– Нет-нет, – прошептала я, – вы не можете этого сделать.
– Могу, мадемуазель. Для вашего же блага, для вашего доброго имени. Вы вернетесь в Париж одна, и сплетни утихнут.
– Я убью себя, знайте это! – крикнула я с угрозой и яростью в голосе. – Есть вещи, которых женщина не может выдержать!
– Я не дам вам совершить ничего подобного.
Его тон был таков, что я поняла: он выполнит все, что говорит, в этом можно не сомневаться. Но я все-таки сомневалась; может быть, я была так наивна потому, что ощущала себя больной и уставшей и голова у меня пылала, как в горячке. Иногда мне казалось, что я теряю рассудок, перед глазами вместо отца я видела других людей – бледное лицо убитого Луиджи, гневно сведенные брови Антонио, слышала грохот выстрелов над фермой. Потом мой взгляд падал на спокойное личико спящего Жанно и ощущение реальности возвращалось ко мне.
– Ах, вы говорите так, потому что совсем не знаете моего ребенка, – произнесла я умоляюще. – Если бы вы его знали, вы бы поняли, какое это сокровище. Его нельзя никому отдавать, это самый лучший мальчик на свете.
Если бы Жанно не было у меня на руках, я бы, наверно, даже сложила умоляюще ладони.
– Ну, посмотрите на него! – продолжала я, доверчиво протягивая ребенка принцу. – Это сущий ангел. Он плачет совсем не так часто, как другие дети, он тихий и спокойный, просто немного более чуткий. А видели бы вы, как он улыбается! У него такая мягкая кожа, такие пухленькие щечки, а ручки – они словно ниточкой у запястий перевязаны! Ему уже шесть месяцев, а он еще ни разу не болел. Даже болезнь жалеет такого прелестного ребенка. Жанно ничем и никогда не причинит вам неприятностей…
Я говорила как в бреду, переполненная чувством отчаяния и надежды одновременно. Сам дьявол был бы тронут моими словами, я вкладывала в них всю искренность, всю безграничную любовь, которую питала к Жанно.
– Вы определенно ненормальны, Сюзанна, вам надо лечиться.
Моя речь прервалась. Принц сказал совсем не то, чего я ожидала. Это был не тот ответ, которого заслуживали мои слова. Кровь прихлынула мне к лицу.
– Мадемуазель, у вас есть пять минут для раздумий.
– Для раздумий над чем?
– Надо всем. Через пять минут вам придется отдать ребенка. Я советую… словом, я хотел бы, чтобы вы сделали это добровольно, в противном случае… я позову сюда слуг. – Он холодно посмотрел на меня и добавил: – Хотя мне не хотелось бы, чтобы к принцессе де Тальмон прикасались руки черни.
Я попятилась. Желтые и черные круги поплыли у меня перед глазами, в голове словно вспыхнула молния. И тогда меня обуял ужас перед этим холодным, невозмутимым, бесчувственным человеком, который был преисполнен решимости причинить мне огромное горе.
За моей спиной была открытая дверь на террасу. Чувствуя безотчетный страх за себя и за Жанно, я бросилась туда, прижимая ребенка к груди. И в ту же секунду услышала голос принца, призывавшего лакеев:
– Люзо! Гизар! Задержите ее!
Они схватили меня прежде, чем я успела спуститься по ступенькам. Мощные, потные, пахнущие чесноком ладони опустились на мои плечи, а руки еще какого-то человека вырвали у меня Жанно. Кружевная пеленка белой пеной упала на желтую землю. Ребенок отчаянно заплакал, размахивая ручонками. Его крик жестокой музыкой пронзил мой слух. Я тоже закричала.
Несколько раз я вырывалась, пытаясь броситься к сыну, но в каждом случае сильные смуглые руки отбрасывали меня назад. Я словно билась о невидимую непреодолимую преграду. Темная пелена окутала рассудок. Я едва заметила, как в пылу борьбы из-за моего разорванного корсажа выпала записка Паулино.
Принц поднял, развернул и прочитал. Я следила за всем этим полубезумным взглядом. Судьба Паулино сейчас мне была безразлична, я страдала от жестокой боли, разрывающей сердце.
– Найдите этого мулата, я заберу его в Париж, – как в тумане, услышала я голос отца. – Столичный палач быстро разберется с этим грамотеем.
Мне хотелось кричать, биться грудью об землю, извиваться, выть, как раненая волчица, лишь бы унять эту невыносимую жгучую боль в груди. Внутри у меня словно что-то оборвалось. Была нить, связывавшая меня с сыном. И теперь ее надорвали. Даже не надорвали, а жестоко обрезали ножницами…
