Боренька (продолжает обход). Ну, как дышим, Хохуля? Минут через пять к тебе придет Игорь Львович с веселым инструментом, придется немножко покорячиться… а тебе что, Коленька?
Коля. У меня жалоба. Я в этой палате уже второй год. Потому что мне сказали, что я эстонец и что у меня голова болит… Но ведь я уже давно не эстонец, и голова давно перестала болеть, а меня все держат, держат…
Тамарочка тем временем привлечена зрелищем справа: Сережа, отвернувшись к окну, тихонько молится.
Тамарочка. А! Ты опять за свое, бабахнутый!
Раздувая сизые щеки, направляется к нему.
Сколько раз тебя можно учить! Сначала к правому плечу, а потом уже к левому. Вот смотри!
Хватает его за шиворот и, плюнув ему в лицо, вначале ударяет его кулаком по лбу, потом с размаху — в правое плечо, затем в левое, потом под ребро.
Повторить еще раз?
Повторяет то же самое еще раз, только с большей мощью и веселым удальством.
Дерьмо на лопате, еще раз увижу, что крестишься, утоплю в помойном ведре!..
Боренька. Да брось ты, Томочка, руки марать. Поди-ка лучше сюда.
Отшвырнув Колю, движется в сторону Михалыча, Вити и Гуревича.
За ним свита: Прохоров, Алеха и Тамарочка.
Прохоров. Товарищ контр-адмирал, как видите, не может встать перед вами во фрунт. Наказан за буйство и растленную агентурность. Вернее, за агентурную растленность и буйство.
Боренька. Понятно, понятно…
Краем глаза, скользнув по Гуревичу, вдумчиво грызущему ногти, подходит к Вите.
Витя с розовой улыбкой покоится на раскладушке, разбросанный как гран-пасьянс.
Тамарочка. Здравствуй, Витенька, здравствуй, золотце!
Широкой ладонью с маху шлепает Витю по животу.
У Вити исчезает улыбка.
Как обстоит дело с нашим пищеварением, Витюньчик?
Витя. Больно…
Боренька(хохочет вместе с Тамарочкой). А остальным нашим уважаемым пациентам разве не больно? Вот они почему-то хором запросились домой — а почему, Витюша? Очень просто: ты причинил им боль, ты лишил их интеллектуальных развлечений. Взгляни, какие у них у всех страдальческие хари. Так что вот: давай договоримся сегодня же…
Тамарочка. …сегодня же, когда пойдешь покакать, чтобы все настольные игры были на месте. Иначе придется начинать вскрытие. А ты сам знаешь, голубчик, что живых людей мы не вскрываем, а только трупы…
Прохоров между тем с тревогой следит за Алехой-диссидентом. Но об этом речь чуть пониже.
Боренька (расставив ноги в шоколадных штанах и скрестив руки, застывает над сидящим Гуревичем). Встать.
Тамарочка. А почему у этого жиденка до сих пор постель не убрана?..
Боренька (все так же негромко). Встать.
Гуревич остается погруженным в самого себя. Всеобщая тишина.
Боренька (одним пальчиком приподнимая подбородок Гуревича). Встать!!!
Гуревич тихонько подымается и врасплох для всех с коротким выкриком вонзает кулак в челюсть Бореньки. Несколько секунд тишины, но если не принимать в расчет Тамарочкиного взвизга. Боренька, не изменившись ни в чем, хладнокровно хватает Гуревича, поднимает его в воздух и со всею силой обрушивает на пол. С таким расчетом, чтобы тот боком угодил о край железной кровати. Потом — два-три пинка в район печенки, просто из пижонства.
Боренька (обращаясь к Тамарочке). Больному приготовить сульфу, укол буду делать сам.
Прохоров. Что ж поделаешь, Борис… Новичок… Бред правдоискательства, чувство ложно понятой чести и прочие атавизмы…
Боренька. А тебе лучше помолчать. Гнида…
Люди в белых халатах удаляются.
Прохоров. Алеха!
Алеха. Да, я тут.
Прохоров. Первую помощь всем пострадавшим от налета!.. Стасик, подымайся, ничего страшного, они отвалили. Ничего экстраординарного. Все лучшее — еще впереди. Сначала — к Гуревичу…
Прохоров и Алеха, со слабой помощью Коли, втаскивают на кровать почти не дышащего Гуревича, накрывают его одеялами, обхаживают.
Всем хороши эти люди, евреи. Но только вот беда — жить они совсем не умеют. Ведь они его теперь вконец ухайдакают, это точно.
Шепотом.
Гу-ре-вич…
Гуревич(немного стонет и говорит трудно). Ничего… не ухайдакают… Я тоже… готовлю им… подарок…
Прохоров(в восторге от того, что Гуревич жив и мобилен). Первомайский подарок, это славно. Только ведь сначала они тебе его сделают, минут через пять… Рассмешить тебя, Гуревич, в ожидании маленькой пытки? За тебя расплатится мой верный наперсник, Алеха. Знаешь, как он стал диссидентом? Сейчас расскажу. Известно, в каждом российском селении есть свой придурок… Какое же это русское селение, если в нем ни одного придурка? На это селение смотрят, как на какую-нибудь Британию, в которой до сих пор нет ни одной конституции. Так вот, Алеха в Павлове-Посаде ходил в таких задвинутых. На вокзальной площади что-нибудь подметет, поможет погрузить… но была в нем пламенная страсть и до сих пор осталась… Алеха ведь у нас исполин по части физиогномизма: ему стоит только взглянуть на мордася — и он уже точно знал, где и в каком качестве служит вот этот ублюдок. Безошибочным раздражителем вот что для него было: отутюженность и галстук. И что он делал? Он ничего не делал, он незаметно приближался к своей жертве, сжимая ноздрю, — издали, и вот то, что надо, уже висит на галстуке. Весь город звал его диссидентом, их ошеломила безнаказанность и новизна борьбы против существующего порядка вещей и субординаций… Два месяца назад его приволокли сюда.
