обретает цвет апрельской медуницы. Вова плачет.
Боренька (продолжает обход) Ну, как дышим, Хохуля? Минут через пять к тебе придет Игорь Львович с веселым инструментом, придется немножко покорячиться… а тебе что, Коленька?
Коля. У меня жалоба. Я в этой палате уже второй год. Потому что мне сказали, что я эстонец и что у меня голова болит… Но ведь я уже давно не эстонец, и голова давно перестала болеть, а меня все держат, держат…
Тамарочка тем временем привлечена зрелищем справа: Сережа,отвернувшись к окну, тихонько молится.
Тамарочка. А! Ты опять за свое, бабахнутый! (Раздувая сизые щеки, направляется к нему) Сколько раз тебя можно учить! Сначала к правому плечу, а потом уже к левому. Вот смотри! (Хватает его за шиворот и, плюнув ему в лицо, вначале ударяет его кулаком по лбу, потом с размаху – в правое плечо, затем в левое, потом под ребро) Повторить еще раз? (Повторяет то же самое еще раз, только с большей мощью и веселым удальством) Дерьмо на лопате, еще раз увижу, что крестишься, утоплю в помойном ведре!…
Боренька. Да брось ты, Томочка, руки марать. Поди-ка лучше сюда. (Отшвырнув Колю, движется в сторону Михалыча, Вити и Гуревича)
За ним свита: Прохоров, Алеха и Тамарочка.
Прохоров. Товарищ контр-адмирал, как видите, не может встать перед вами во фрунт. Наказан за буйство и растленную агентурность. Вернее, за агентурную растленность и буйство.
Боренька. Понятно, понятно… (Краем глаза, скользнув по Гуревичу, вдумчиво грызущему ногти, подходит к Вите)
Витя с розовой улыбкой покоится на раскладушке, разбросанныйкак гран-пасьянс.
Тамарочка. Здравствуй, Витенька, здравствуй, золотце! (Широкой ладонью с маху шлепает Витю по животу)
У Вити исчезает улыбка.
Как обстоит дело с нашим пищеварением, Витюньчик?
Витя. Больно…
Боренька (хохочет вместе с Тамарочкой) А остальным нашим уважаемым пациентам разве не больно? Вот они почему-то хором запросились домой – а почему, Витюша? Очень просто: ты причинил им боль, ты лишил их интеллектуальных развлечений. Взгляни, какие у них у всех страдальческие хари. Так что вот: давай договоримся сегодня же…
Тамарочка…сегодня же, когда пойдешь покакать, чтобы все настольные игры были на месте. Иначе придется начинать вскрытие. А ты сам знаешь, голубчик, что живых людей мы не вскрываем, а только трупы…
Прохоров между тем с тревогой следит за Алехой-диссидентом. Нооб этом речь чуть пониже.
Боренька (расставив ноги в шоколадных штанах и скрестив руки, застывает над сидящим Гуревичем) Встать.
Тамарочка. А почему у этого жиденка до сих пор постель не убрана?…
Боренька (все так же негромко) Встать.
Гуревич остается погруженным в самого себя. Всеобщая тишина.
(Одним пальчиком приподнимая подбородок Гуревича) Встать!!!
Гуревич тихонько подымается и врасплох для всех с короткимвыкриком вонзает кулак в челюсть Бореньки. Несколько секундтишины, но если не принимать в расчет Тамарочкиного взвизга.Боренька, не изменившись ни в чем, хладнокровно хватаетГуревича, поднимает его в воздух и со всею силой обрушивает напол. С таким расчетом, чтобы тот боком угодил о край железнойкровати. Потом – два-три пинка в район печенки, просто изпижонства.
(Тамарочке) Больному приготовить сульфу, укол буду делать сам.
Прохоров. Что ж поделаешь, Борис… Новичок… Бред правдоискательства, чувство ложно понятой чести и прочие атавизмы…
Боренька. А тебе лучше помолчать. Гнида…
Люди в белых халатах удаляются.
Прохоров. Алеха!
Алеха. Да, я тут.
Прохоров. Первую помощь всем пострадавшим от налета!… Стасик, подымайся, ничего страшного, они отвалили. Ничего экстраординарного. Все лучшее – еще впереди. Сначала – к Гуревичу…
Прохоров и Алеха, со слабой помощью Коли, втаскивают на кроватьпочти не дышащего Гуревича, накрывают его одеялами, обхаживают.
Всем хороши эти люди, евреи. Но только вот беда – жить они совсем не умеют. Ведь они его теперь вконец ухайдакают, это точно. (Шепотом) Гу-ре-вич…
Гуревич (немного стонет и говорит трудно) Ничего… не ухайдакают… Я тоже… готовлю им… подарок…
Прохоров (в восторге от того, что Гуревич жив и мобилен) Первомайский подарок, это славно. Только ведь сначала они тебе его сделают, минут через пять… Рассмешить тебя, Гуревич, в ожидании маленькой пытки? За тебя расплатится мой верный наперсник, Алеха. Знаешь, как он стал диссидентом? Сейчас расскажу. Известно, в каждом российском селении есть свой придурок… Какое же это русское селение, если в нем ни одного придурка? На это селение смотрят, как на какую-нибудь Британию, в которой до сих пор нет ни одной конституции. Так вот, Алеха в Павлове-Посаде ходил в таких задвинутых. На вокзальной площади что– нибудь подметет, поможет погрузить… но была в нем пламенная страсть и до сих пор осталась… Алеха ведь у нас исполин по части физиогномизма: ему стоит только взглянуть на мордася – и он уже точно знал, где и в каком качестве служит вот этот ублюдок. Безошибочным раздражителем вот что для него было: отутюженность и галстух. И что он делал? Он ничего не делал, он незаметно приближался к своей жертве, сжимая ноздрю, – издали, и вот то, что надо, уже висит на галстуке. Весь город звал его диссидентом, их ошеломила безнаказанность и новизна борьбы против существующего порядка вещей и субординаций… Два месяца назад его приволокли сюда.
