Аласдэр обмяк в кресле — ребра снова заныли, синяки саднило, будто в унисон мрачному настроению. Если быть до конца честным, решил он про себя, то, пожалуй, он ни в чем бы не признался Эмме. В ответ на ее расспросы он, как обычно, замкнулся бы, а то и обиделся.
Но имела ли она право на объяснения? Аласдэр потянулся к бокалу с хересом и машинально пригубил вино, чувствуя, как на волю вырываются боль и досада.
Черт побери! Существовала ли на свете еще одна такая злая, сварливая женщина? И вдобавок она якобы пришла ему объявить, что у них ничего не выйдет? Все-таки решила не выходить за него замуж?
Аласдэр осушил бокал и поставил его на стол. По спине, вдоль позвоночника, словно провели ледяным пальцем. Неужели сегодняшняя ссора серьезнее обычных? Конечно, она не думала то, что говорила. И он тоже. Оба в запале бросали друг другу в лицо фразы, которые не следовало принимать всерьез. Такие уж они были люди.
Но если Эмма пришла ему отказать и собиралась это сделать до их ужасной размолвки, дело другое. Ведь если она что-то решала, разубедить ее бывало очень непросто.
Но разубедить надо. Без этой женщины Аласдэр не представлял себе жизни. Да, без упрямой, недоверчивой ведьмы с несносным характером.
Аласдэр поднялся с кресла и подошел к фортепьяно. Пальцы пробежались по клавишам, сыграли гаммы. И только после этого полились звуки «Времен года» Гайдна. Воистину говорят, что музыка обладает способностью укрощать самый бешеный нрав. А Аласдэру в этот миг успокоение требовалось как ничто иное. Он насмешливо хмыкнул. Вскоре ему предстояло ломать привычки всей его жизни.
Мария прислушалась к звукам из музыкальной комнаты. Сначала оттуда доносился сплошной сумбур, но постепенно зазвучала минорная мелодия, тихая, берущая за душу. Она надрывала сердце Марии. И гораздо менее чувствительный человек давно бы понял, что после возвращения из Стивенейджа Эмма Боумонт была сама не своя. Напряжена и нервозна, а на лице постоянно выражение, которое Мария назвала бы тоской и смущением. Но еще большая подавленность слышалась в ее музыке. Даже не склонная к красноречию Мария сказала бы, что игра Эммы — это излияние душевной боли.
Мария не имела ни малейшего представления о том, куда уходила утром Эмма. Но вернулась она словно ураган: ворвалась в дом, не сказав никому ни слова, и уединилась в музыкальной комнате. И вот теперь музыка наполняла все вокруг безнадежной печалью. Мария пребывала в отчаянии. Музыкальная комната считалась святая святых, и лишь один Аласдэр осмеливался заходить туда, когда Эмма играла.
Девушка музицировала, чтобы выкинуть из головы мучительные мысли. Она утверждала, что ехала к Аласдэру, чтобы раз и навсегда порвать их отношения, но в душе надеялась откровенно поговорить, попросить Аласдэра понять, почему она так интересуется его делами. И мечтала о таком ответе, который позволил бы ей любить без всякой оглядки.
Но теперь никакой надежды не оставалось. Только сейчас, когда между ними все непоправимо кончилось, Эмма поняла, как много она потеряла. Тогда, в первый раз, разрыв показался трудным. Но во второй — просто непереносимым. Ее поманило счастье… и сразу ускользнуло.
***
Коляска Аласдэра подъехала к дому Эммы ближе к вечеру. Он бросил вожжи Джемми и взбежал по ступеням, хотя и не такими легкими и энергичными шагами, как обычно.
Дверь открыл Харрис.
— Надеюсь, сэр, вы оправились от падения?
Аласдэр поморщился. Даже до слуг дошли уже слухи.
— Вполне. Спасибо, Харрис.
Он стоял и слушал льющуюся из глубины дома музыку. Губы Аласдэра были плотно сжаты, глаза серьезны. Неужели Эмма в самом деле хотела разрыва? Но тогда почему ее игру вдохновляло такое неподдельное горе? Только это утешало и ободряло.
Аласдэр прошел мимо Харриса, коротко кивнув, но на пороге музыкальной комнаты помедлил. В следующую секунду он решительно открыл дверь и переступил порог. Запор щелкнул, и створка за ним закрылась.
— Уходите! — сердито фыркнула Эмма, не прекращая игры и злясь, что кто-то осмелился нарушить неписаный закон и прервал ее уединение, когда она музицировала.
