После завтрака, когда посуда была вымыта, а Варюша взашей отправлена в школу, маманя вообразила себя чекистом.
— Дочь, у тебя ничего не случилось? — уперлась она в меня тяжелым, всепроникающим взглядом.
— Совершенно, — нахмурилась я (серьезное лицо — лучший друг враля). — А почему ты спрашиваешь?
— Ты расстроена.
— У меня работа не идет, мама.
— Она у тебя никогда не идет, дочь. Не помню, чтобы ты расстраивалась по таким пустякам. С дачей все в порядке?
— А куда она денется, мама?
— Тебя никто не обидел?
— Меня?!.. Обидел?!..
Изумление я изобразила грамотно. Оно и спасло меня от дальнейших разбирательств. Кофе я пила уже в своей комнате, у окна, в тоске зеленой. Там-то и началось. Наши окна выходят на главную артерию города — машин прорва, гудят, обгоняют, никакой дисциплины. Но Бронькин голубой «кефир» я вычислила еще за светофором у Дома офицеров. Манера езды у нее особенная. Гонит даже там, где пьяный «новый русский» поедет не спеша. Вереща сигналом, пронеслась поворот, покрутила бампером под носом у элегантного «кадиллака», показала средний палец подрезанному ею джипу и влетела на парковку, предназначенную для машин банка. Ее там знают, не рыпаются. Тяжеловато ворочаясь, вылезла из машины. В пешем виде Бронька Хатынская, конечно, не Клава Шиффер. До пояса еще ничего (за рулем особенно эффектно), но ниже — широковато. На грушу похоже. Но Броньке собственные формы далеко до форточки, она себя любит в любом месте. И мужчины ее любят — потому что у Броньки недостаток один — бедра, а достоинств такая масса, что за ними бедра уже не видны.
Предчувствуя бурные полчаса общения, я поплелась открывать дверь. Она ворвалась как цунами. Бегло поздоровалась с мамой и потащила меня в мою комнату.
— Ты что, офонарела, Лидка? А ну живо раскалывайся, что случилось. Ты меня до инфаркта доведешь…
Она опять сменила имидж. Нет на Броньку управы. В этом октябре Хатынская предстала публике желто-рыжей (надо объяснить Варюшке, кто такой Рыжий Ап), в облегающей водолазке с цыганскими бусами и красной юбке, полнящей ее бедра еще как минимум вдвое. Простая у нас девушка Бронька.
— Тихо, — сказала я, прикладывая палец к губам. — Чего ты орешь как бешеная? У меня мама не в теме…
Отвела ее к окну и там все рассказала. Все-все, у меня от Броньки секретов нет. От первой ночи изложила до последней, без щекочущих душу нюансов, но со всеми фактами. Она слушала разинув рот, периодически выдыхая из себя: «Ну ни хрена себе сюжетец…» И даже лоб мой потрогала — не температурю ли.
— А с романом у тебя как? — спросила она, когда я закончила.
Я показала ей сведенные колечком большой и указательный пальцы.
— В смысле «о'кей»? — не поняла Бронька.
— В смысле «никак», — вздохнула я.
— Так вот же тебе новый роман! — вскричала Бронька. — Не надо напрягаться и выдумывать… Ну концовку там приделаешь какую-нибудь…
Интересно какую? Я невольно задумалась, а Бронька тем часом стала излагать свое видение моей ситуации. Ночь на вторник она пролежала в постели ни жива ни мертва. Интуиция подсказывала, что я не спятила. Как ни странно, но сообщение Вересту приняли очень быстро и даже поблагодарили. Вновь набрать мой номер она не решалась — руки тряслись. Неожиданно для себя Бронька отключилась, а разбудил ее в пять утра телефон. Звонивший извинился и, представившись капитаном из убойного отдела Верестом, поинтересовался, не она ли звонила по «02» от имени и по поручению Косичкиной. «Так точно, — подтвердила Бронька. — А как вы узнали?» «А очень просто, — ответил Верест. — Я звоню с ее мобильника, в куртке нашел, сама она спит рядом — у нее выдалась чертовски непростая ночь. А данный номер — последний входящий звонок, оставшийся в памяти телефона». В двух словах прояснив ситуацию, Верест уверил, что объект под защитой и волноваться не стоит. Голос внушил Броньке уважение. Поэтому во вторник она больше не звонила. В среду абонент оказался «временно недоступен» (я вырубила его, к чертям собачьим), а к вечеру опять позвонил Верест и доверительно сообщил, что объект направляется домой и нуждается в солидной психологической поддержке.
