Он вынул пять банкнот по сотне песо и увидел, что Вентура уставился на них, как медведь на бочку меду.
– Я очень хотел бы взять их, сеньор, но я не знаю этого человека и не могу взять деньги.
– Все, что мне нужно, это адрес.
Вентура молчал, но уже не притворялся занятым исключительно осколками вазы.
– Назовите мне кого-нибудь, кто знает его адрес, или, по крайней мере, мог бы его знать.
Он отвернулся и отступил на пару шагов, оставив деньги на стойке. Вентура весь вспотел, хотя стоял совершенно неподвижно; его большие руки застыли среди осколков, а лицо перекосилось как у ребенка, сломавшего игрушку. Тогда Рейнер сказал:
– Тогда скажите мне его имя. Только имя. – Линдстром должен был побеспокоиться о том, чтобы сменить имя, как побеспокоился о бороде, изменившей внешность. – За пятьсот песо.
Вентура задумался; его черные глаза были полузакрыты, он все так же не отрывал взгляда от осколков вазы. Мухи нервно ползали по стойке, но бармен даже не протянул руку за своей травяной мухобойкой.
– Скажите, почему вы не хотите говорить о нем?
Вентура вскинул свою львиную голову и посмотрел куда-то ему за спину. Рейнер видел в зеркале, что у него за спиной не было ничего, кроме висевшего на стене портрета президента Икасы. Черные глаза прищурились.
– Возьмите, – сказал хозяин, вновь опустив глаза и отодвинув купюры к краю стойки. – Вы не можете дать мне пять сотен песо просто так, ни за что. Ни за что.
Рейнер допил свой коктейль и поставил стакан около денег.
– Я остановился в гостинице «Мирафлорес», на улице 30-го августа. Вот мое имя. – Он написал его на белом краю одной из банкнот. – Пошлите туда кого-нибудь – я даже не смогу его увидеть. Пусть оставит там записку для меня. Тогда я не смогу сказать, что узнал что-то от вас.
Рейнер вышел из длинного зала и начал спускаться по залитой горячей медью солнечного света лестнице, где лишь ящерицы разбегались у него из-под ног, но не успел отойти далеко – шаркая ногами и поминутно спотыкаясь, его вприпрыжку догнал Вентура.
– Я не знаю этого человека. – Он сунул деньги в кулак Рейнеру. Тот нашел монету в один песо и дал Вентуре.
– Ну, хотя бы за выпивку я заплачу.
Он продолжил спуск. Показания Марша подтвердились. Вентура знал Линдстрома. Если бы толстяк был негодяем, то мог бы легко послать записку – любую записку с любым адресом, по которому Рейнер мог искать англичанина и выяснить, что он, должно быть, перебрался куда-то. Если он был честным человеком, то мог бы заработать, по крайней мере, одну из этих бумажек, дав полезный совет, типа: «Попробуйте обратиться к портовым властям на тот случай, если у этого человека есть лодка – бородатый англичанин может быть моряком, так часто бывает. Спросите Луиса или негра Н'Гами, или Tycapa, продавца лотерейных билетов, потому что они ходят сюда каждый вечер и могли бы видеть этого человека, если он, как вы говорите, бывает здесь. Ну, а я сам расспрошу других».
Вместо этого последовало упорное отрицание и поспешный возврат денег – возможно, чтобы соблазн не успел стать чрезмерно сильным. Это была большая сумма; значит, цена его верности Линдстрому должна была быть выше.
Рейнер неуверенной рысцой спускался к Авениде. Когда он наконец добрался до тени, глаза готовы были вылезти из орбит, а габардиновый костюм промок от пота. Он нашел бар и выпил два стакана фруктового сока, сказав бармену:
– Progreso!
– Viva! – Бармен, благонамеренно улыбаясь, поглядел на портрет эль президенте на стене. Правда, Рейнер думал не о прогрессе, достигнутом эль президенте, а о своем собственном прогрессе. Выйдя из бара, он направился в бюро Западного телеграфа. Рано утром на его имя пришла телеграмма из Лондона:
«Если не везет, пожалуйста, возвращайтесь».
Он отправил ответ:
Посреди набережной был магазин, в котором торговали оптическими приборами. Он отправился туда и вскоре вышел, унося с собой десятикратный полевой бинокль 10x50, с просветленными линзами и противосолнечными блендами. В гостинице он расположился на веранде под тентом. Все окна были закрыты ставнями, из комнат не доносилось ни одного голоса, почти все автомобильное движение в городе прекратилось; никто не шел по тротуарам под деревьями, лодки в гавани были неподвижны. Тень была лишь под горизонтальными поверхностями – такими, как кроны деревьев и навесы. Дома же вовсе не отбрасывали тени. На экваторе был полдень.
