— Что это был за корабль?
— Италия корабль. Извините — не помнит название.
— Вы были пассажиром на итальянском корабле?
— Я безбилетник. Я на корабле один год. Пытается сойти. Никто меня не хочет.
Тут Стабби Гейтс вставил:
— Как я понимаю, он был на итальянском судне «дикого плавания», ясно? Они ходили туда-сюда по Ближнему Востоку. Он соскочил с него в Бейруте и сел на это. Поняли?
— Понял, — сказал Дэн. И, повернувшись к Дювалю, спросил: — А что вы делали, прежде чем попасть на итальянское судно?
— Ходить с мужики, с верблюды. Они кормить меня. Я работать. Мы ходить в Сомали, Эфиопия, Египет. — Он с трудом произнес названия стран, раскачивая в такт рукой. — Когда я был мальчишка, пересекать граница без труда — никому дела не было. А стал больше, — останавливают, никто не хочет.
— Потому-то вы и сели на итальянский корабль? — спросил Дэн. — Верно?
Парень кивнул.
Дэн спросил:
— А есть у вас паспорт, какие-нибудь бумаги, которые подтверждали бы, откуда ваша мать?
— Нет бумаги.
— Вы принадлежите к какой-нибудь стране?
— Нет страна.
— А вы хотите иметь свою страну?
Дюваль удивленно воззрился на него.
— Я имею в виду, — медленно произнес Дэн, — вы ведь хотите сойти с этого корабля? Вы мне сами это сказали.
Дюваль усиленно закивал, подтверждая.
— Значит, вы хотите иметь свою страну… место, где жить?
— Я работает, — с упорством произнес Дюваль. — Я работает хорошо.
Дэн Орлифф снова в задумчивости оглядел молодого безбилетника. Правда ли, что он бездомный? Действительно ли он пария, незаконнорожденный, на которого никто нс претендует и которого никто не ищет? Действительно ли он человек без родины? Или же все это сфабриковано, все это искусная смесь лжи и полуправды, созданная, чтобы вызвать сочувствие?
Молодой безбилетник выглядел бесхитростным. Но так ли это на самом деле?
Он смотрел умоляюще, но была в глубине его глаз словно завеса непроницаемости. Говорила ли эта завеса о хитрости или же это игра его воображения?
Дэн Орлифф никак не мог принять решение. Что бы он ни написал, он знал, что это будет перемолото и проверено соперником «Пост», дневной газетой «Ванкувер колонист».
Поскольку над ним не висел срок, он мог написать об этом когда угодно. И он решил хорошенько проработать свои сомнения.
— Анри, — спросил он безбилетника, — вы мне доверяете?
На секунду в глазах парня вновь появилась подозрительность. Затем он кивнул.
— Я верит, — просто сказал он.
— Хорошо, — сказал Дэн. — Я думаю, что, пожалуй, смогу помочь. Но я хочу знать все о вас, начиная с самого начала. — Он взглянул на де Вере, привинчивавшего к камере вспышку. — Мы сначала сделаем несколько снимков, а потом поговорим. И ничего не пропускайте и не спешите, потому что на это уйдет много времени.
Анри Дюваль, сидя в камбузе «Вастервика», все еще чувствовал себя усталым и не вполне проснувшимся.
У этого человека из газеты было много вопросов.
Иной раз, думал безбилетник, для него самого загадка, чего он хочет. Тот человек немало спрашивал, ожидая получить ясные ответы. И каждый ответ тотчас записывал на листах бумаги, которые лежали на столе. Такое было впечатление, словно острый кончик карандаша рисовал самого Дюваля, тщательно упорядочивая всю его прошлую жизнь. А ведь столь многое в его жизни было беспорядочным — только разрозненные куски. И столь многое трудно было выразить словами — словами этого человека — или хотя бы вспомнить, как это произошло.
Вот если бы он научился читать и писать и излагать на бумаге то, что было у него в голове, как этот человек и другие ему подобные. Тогда и он — Анри Дюваль — мог бы сохранить мысли и память о прошедшем. И тогда не все пришлось бы держать в мозгу, как на полке, в надежде, что оно не забудется, как многое из того, что он вроде бы делал и сейчас пытался найти.
Однажды мать его заговорила про школу. Сама она еще в детстве научилась читать и писать. Но это было давно, и мать умерла, прежде чем можно было приступить к его обучению. После этого никого уже не интересовало, что и когда он будет изучать.
Он наморщил лоб, сдвинул брови, пытаясь вспомнить, найти ответы на вопросы, — вспомнить, вспомнить, вспомнить…
