Я, конечно, был раздражен этим полетом... Почему-то сейчас мне первым попался на глаза обтекатель подвески. Он был маленьким, угловатым и, как тюбетейка, прикрывал спереди часть подвески.
- Кто изобрел этот обтекатель? - ни к кому не обращаясь, зло спросил я.
Ко мне подошел стоявший в стороне товарищ и сказал:
- Это я конструировал этот обтекатель...
- Ну так что, нельзя было лучший обтекатель сконструировать? - уже более спокойно спросил я, поняв, что попал в неудобное положение.
Мы с конструктором поздоровались за руку, и он объяснил:
- Можно и лучший обтекатель сконструировать. Это не трудно. И мы его сделаем. Но пока непонятно: пойдет подвеска в серию или не пойдет. Бросать же на ветер государственные деньги очень не хочется, а по условиям представления конструкции на испытания положено, чтобы на ней был обтекатель. Вот он таким неуклюжим и получился...
- Понятно, - сказал я тихо и подумал: "У меня свои заботы, а у конструктора свои, плюс часть моих".
- Ну как она? - спросил конструктор озабоченно.
Глядя ему в глаза, я видел: так дорога ему эта работа, так он хочет, чтобы выше на ступеньку поднялась боеготовность советских Воздушно-десантных войск! Но чем я мог его утешить?
- Плохая, - сказал я, вздохнув. - Машина ползет на углах атаки, близких к критическим. Большой разбег... А значит, ей нужны и огромные аэродромы. Максимальная скорость что-то около трехсот тридцати километров в час. Собственно говоря, самолет, имеющий максимальную скорость пятьсот сорок километров в час и посадочную сто шестьдесят, летает в пределах каких-то ста километров. Это небезопасно даже для проведения испытаний. А на что можно рассчитывать при длительных полетах?
- Да-а, - проговорил конструктор. - Хочется, чтобы все было хорошо. А можно еще столько же горючего заправить?
- Можно.
- Ну, как самолет? - спросил меня подошедший инженер эскадрильи майор Рогачев.
- Хорошо работал. Заправьте полторы тысячи литров горючего.
- Сейчас заправим.
...В тот же день мы с Халявиным и Шороховым выполнили еще два взлета и две посадки с подвеской.
Я приземлял машину на газу, с полуопущенным хвостом, на скорости 210 километров в час. Посадка получалась лучше, но нагрузка на покрышки колес была очень большой, и я стал беспокоиться: выдержат ли?
На следующий день мы провели испытания на скороподъемность и скорость по высотам. Была набрана высота 2200 метров - потолок. Максимальная скорость была 330 километров в час. Произвели два сбрасывания.
Парашютная система работала безотказно, приземлялась подвеска тоже отлично. Чувствовалось, что конструктор хорошо поработал. Но только Ту-2 как носитель для этой подвески не подходил. Нужен был другой, более мощный самолет...
После пятого полета Халявин в упор меня спросил:
- Когда будешь ставить вопрос о прекращении испытаний?
- Да, надо... - ответил я задумчиво.
Рано утром я направился к начальнику инженер-полковнику Холопову, чтобы доложить о ходе испытаний, а заодно поговорить с ним "по душам".
Возле домика штаба меня кто-то окликнул. Я повернул голову и увидел Холопова.
- Ну, как идут испытания? - спросил еще издалека идущий со стоянки автомашин Василий Самсонович.
Я подошел к нему, подробно обо всем доложил и сказал прямо: дальнейшее проведение испытаний небезопасно, летчик средней квалификации не сможет безаварийно летать на Ту-2 с подвеской 85-миллиметровой пушки, испытания нужно прекратить.
Холопов - отличный инженер-летчик. Как начальник он действует всегда решительно, без волокиты, суеты и лишних разговоров.
- Вот что... - сказал он очень серьезно. - В шестнадцать часов соберемся и обо всем поговорим. Приходите.
- Есть! - козырнул я.
...На заседании первому было предоставлено слово ведущему инженеру М. В. Яшину.
Михаил Васильевич доложил об испытаниях подвески с оптимизмом, а в заключение сказал, что испытания нужно проводить до конца.
Потом начальник предоставил слово мне. Я начал рассказывать о подъеме хвоста при взлете, рассказал об очень плохой устойчивости, о посадке трехточечной и о посадке с полуопущенным хвостом...
