- Звать-то як, сыночек?
- Виктор, - коротко ответил тот, не отрывая глаза от коржа.
- Родители есть?
- Были. А теперь не знаю. Давно из дому…
- Ну вот и поив. Теперь спать, пока тихо, а там видно будет. Ходимо.
Бабуся взяла его за руку и повела за собой через сенцы в другую хату. Переступив порог, Виктор почувствовал какой-то едкий запах, а затем чье-то дыхание. Он попятился.
- Не бойся. Коза у меня здесь. Другого места нет. За печкой ляжешь.
- Я бы мать, на чердак, - попросил Виктор.
- Холодно там, окоченеешь. Спи здесь спокойно, а я постерегу.
Старуха вышла из хаты, а Виктор, освоившись немного, стал осматриваться, силясь разобраться в обстановке. На случай, если его обнаружат, можно бежать только через окно. Но усталость брала свое. Отогревшись, тело обмякло. Неудержимо клонило ко сну. Даже запах, казавшийся вначале едким, теперь перестал беспокоить. Он опустился на застланную каким-то рядном лежанку и в тот же миг уснул. Во сне он двже растянулся. Это была первая ночь в тепле за последние месяцы. Но, не проспав и часа, он тревожно вскочил и больше не мог уснуть до утра.
Когда рассвело, Виктор стал у небольшого окошка и наблюдал, как мирно падали с неба крупные снежинки и, ложась, одна около другой, образовали толстый, белый и мягкий ковер. “Оправиться б немного и двинуться к партизанам”, - вновь захватила Виктора давняя мысль.
В этот момент скрипнула дверь. Кто-то вошел в хату. Виктор вздрогнул, но не шевельнулся. - “Все равно. Я же безоружный. Вот этим только и буду бороться”, - подумал он, сжимая кулаки. Но тут же услышал:
- Это я, козочка моя, это я. Не тревожься. Все спокойно.
Бабка говорила тихо, обращаясь к козе, а в самом деле успокаивала Виктора. Она подошла к печке, отодвинула рядно. Виктор стоял высокий, стройный. Его выпуклый лоб обрамляли светлые волосы. Даже стриженным он был красив. Бабка оглядела его, потом подошла ближе, погладила по щеке и проговорила:
- Вон какой бравый. И мой Грицко мабудь такой уже.
Виктор схватил ее худые морщинистые руки, опустился на колено, прижался к ним губами и простоял так несколько секунд молча, словно давая матери клятву быть верным сыном, вовеки не забыть.
Мариана умолкла. Она каждый раз, вспоминая этот момент рассказа бабки, не могла справиться с волнением. И на этот раз слезы застлали глаза.
Подполковник посмотрел на нее, вздохнул и сказал.
- Да, перед такой бабкой и клятву дать не грешно.
- Ну, а потом этот Виктор, - продолжала Мариана, - верховодил молодыми парнями. Он их первый натолкнул на мысль организоваться и портить настроение фрицам, как он любил выражаться. Гриценко его знал хорошо, помог ему устроиться на работу в депо. Немцы его не трогали, считая неполноценным. У него правая нога была на несколько сантиметров короче, а он еще и притворялся вдобавок. Когда шел, то накренялся набок, как маятник. А вот ночью на акции он сразу становился не хуже других.
- Да. Это верно. Народ наш хороший, добрый и чуткий с друзьями. А врага он умеет ненавидеть, умеет отомстить. Вот так и твоя бабка Александра, про которую роман целый можно написать, и Виктор, да и Анатолий, то есть немец наш. У него тоже история нелегкая. Вроде как и у Виктора, только его из лагеря выкупила женщина, полячка.
- Как выкупила?
- Вот так и выкупила. Золото дала коменданту лагеря.
- Влюбилась, что ли? - спросила с усмешкой Мариана.
- У нее брат на войне погиб. Так, значит, в память брата. А может и влюбилась. Все может случиться! Смотри, и ты не влюбись, парень он красивый, - пошутил начальник.
- Не беспокойтесь. Есть у меня друг получше. Тоже где-то воюет… А этот, наверное, на два десятка лет старше меня.
Машина остановилась у подъезда знакомого дома, и Мариана, распростившись с подполковником, скрылась в дверях.
“Какая Москва большая. Целый час ехали”, - подумала она, взглянув на большие кировские часы, что лежали на столе. Она верила этим часам и в шутку называла их “мои кремлевские”. Они всегда находились при рации и еще ни разу не подвели ее. Разведчица выходила в эфир по ним там, в тылу врага, и никогда не ошибалась во времени.
