Она приблизилась к Мариане и, приложила ко лбу ладонь ребром, спросила:
- Ты чья будешь, дочка?
- Сиротка я. Дядю своего разыскиваю. Один он у меня остался и того потеряла. Сил нет больше искать его. Думаю, на время наняться куда-нибудь на работу, - поспешила представиться девушка. - Изголодалась я…
- Ох, правда твоя, донько. Сколько народу нынче осиротело - страшно подумать, - сказала старуха, припоминая что-то. Спохватившись, она добавила:
- Чего же мы стоимо? Ци ж окаянные, - старуха кивнула куда-то в сторону головой, - с самого ранку шныряют по дворам. Все молодых ищут, отправляют, их, как, прости господи, скот в свою проклятую Неметчину, все им мало, чтоб им повылазило… Да ты заходь до хаты, - пригласила старуха, вытирая глаза фартуком.
В хате она выпрямилась и теперь выглядела далеко не старой… Голос, взгляд, движения доказывали, что она значительно моложе, чем кажется. Видно, какое-то горе до срока состарило ее.
- Вы одни живете, бабуся? - осмелилась спросить Мариана, оглядывая неподметенный пол хаты.
- Теперь одна. Тяжко обидели разбойники окаянные и меня, старуху, осиротили. Последнюю дочку, Марусю, увезли. Вот уже второй месяц, как нет моей голубки. Всего шестнадцатый годок миновал горемычной, а где она - один господь знает. Только и живу надеждой - авось весточку о себе подаст. А сыновья все на фронте. Воюют. Даст бог, вернутся к старухе-матери. Не век же этим антихристам здесь оставаться…
Хозяйка еще раз внимательно оглядела гостью.
- А ты, лышенько, как убереглась? Не угнали тебя?
“Ну и старуха, прямо агитатор?”, - подумала Мариана и спросила:
- А вы, бабуся, не боитесь так говорить?
- Чего ж мне теперь бояться? Да и они за сумасшедшую принимают.
У Марианы полегчело на душе: она попала к хорошим, советским людям. Это все, что ей требовалось после бессонной ночи и тяжелой истории с Кравченко.
Они не успели больше ни о чем поговорить. В дом вбежала, запыхавшись, девушка. Ее большие серые глаза были широко раскрыты, длинные черные косы разметались по спине.
- Облава! - крикнула она. - Они уже у криницы…
Тут девушка заметила незнакомку и запнулась.
Хозяйка подала ей знак, указывая на Мариану, а сама вышла, бормоча что-то… Девушка схватила Мариану за руку и потащила к деревянной лестнице.
- Полезай наверх, на чердак, живо, - шепнула она, - скорее!…
Видно было, что ей не впервые приходится прятаться на чердаке этой полуразрушенной хаты. Как только Мариана вслед за ней добралась до трубы, девушка схватила ее за руку, и обе зарылись в солому.
- Будем здесь сидеть пока бабка не подаст знак выходить, - объяснила Мариане девушка. - Иначе не успеешь и охнуть, как очутишься в ихней проклятой Германии.
Когда девушки подымались по лестнице, Мариана заметила, как хозяйка, растрепанная, страшная, простерлась ничком на пороге избы и начала что-то невразумительное бормотать.
Через несколько минут послышались шаги, раздался грубый, пропитый голос:
- Ну, тут никого. Одна сумасшедшая старуха живет…
Девушка зашептала на ухо Мариане:
- Это про нашу бабку так говорят. Полицай водит гестаповцев по домам. Выискивают, где еще какая девушка или парень уцелели. Но народ уже разобрался, теперь друг друга выручают. Не знаю только, успели ли предупредить тетю Ганну. Сегодня эта облава, как с неба свалилась. А так мы заранее разнюхиваем.
В то же мгновенье откуда-то послышались крики, ругань, рыдания.
- Боже мой, это она, Галина, не успела значит спрятаться. Я узнаю голос тети Ганны. Бедная Галя, что теперь с нею будет?!
Девушка тихо заплакала, уткнувшись Мариане в плечо.
- Если бы у ее матери были марки или золото, - шептала она, - тогда можно еще выручить, а так… И когда только закончится эта напасть…
Мариана видела, что и девушка и бабка ненавидят фашистов лютой ненавистью. Они принимают близко к сердцу не только свою, но и чужую беду. Вот и ее укрыли от облавы, и соседей спасают как могут. Она уже не сомневалась в них.
“В одиночку трудно бороться, - размышляла Мариана. - Надо организовать хорошую группу и начать действовать. Не давать фашистам покоя… Скорее бы связаться с “Тополем”. Вместе придумали бы, что дальше делать”.
