Некстати выглянувшее солнце бросило на воду и землю длинные тени, и водная гладь перестала подавать признаки жизни.
"Форель - очень пугливая рыба, - подумал Степан, - Она обострённо реагирует на любые проявления постороннего вторжения в свой уютный, хоть и не простой, подводный мир. Жаль, что люди так не умеют", - вспомнил он свой неудавшийся "побег",- Туго у нас с инстинктом самосохранения... Особенно у некоторых".
Однако уже в следующее мгновение философские мысли были нечувствительно вытеснены чем-то гораздо более конкретным и приятным.
"Неплохо было бы прийти сюда с удочкой и попробовать взять хотя бы парочку экземпляров, - Матвеев почти успокоился. Созерцание водной поверхности заставило отступить "в тень" несвоевременные и неприятные мысли и подавило тошноту ими же, собственно, и вызванную. - Интересно, на что клюёт английская форель в январе?"
Мысли о возможной рыбалке оказались, впрочем, весьма полезны и с практической точки зрения. Они сработали как "общий наркоз", и Степан Матвеев на время отошел как бы в сторону, наблюдая оттуда за действиями практически не существующего уже Майкла Гринвуда. "Эффективность" данной тактики трудно было переоценить, поскольку она позволила без потерь пережить встречу с матушкой Майкла?
"С мамой? Или с матерью?" - Мелькнуло на краю сознания, но Гринвуд-Матвеев не был сейчас расположен решать лингвистические ребусы: - Об этом я подумаю завтра". - Твердо решил он и решительно отбросил в сторону и эту неактуальную мысль. Сейчас его должны были волновать совсем другие вопросы, ведь он был "дома", но чей это был дом?
К счастью, в поместье поменялась практически вся прислуга. Даже мажордом был новый - сухой как щепка и такой же длинный господин с гладко выбритым обветренным лицом отставного сержанта Королевской Морской Пехоты и руками детского врача. Этот диссонанс даже позабавил Майкла, или это все-таки был Степан? Впрочем, теперь уже без разницы. В сложившемся симбиозе как в теле кентавра, человеческое управляло лошадиным...
'Тьфу!' - чертыхнулся мысленно Матвеев, сообразивший вдруг, какую причудливую глупость он только что сморозил. Хорошо еще, что не вслух, хотя, с другой стороны, что-то в этой метафоре, несомненно, имело место быть. Степан, разумеется, имел в виду не человека и лошадь, а русского профессора и британского аристократа, но получилось...
"Что получилось! Но хотя бы забавно".
Неизбежные материнские наставления и сыновнее почтительное внимание оставались на периферии сознания. Здесь безошибочно действовала "лошадиная", - "Ну что ты будешь с этим делать! Опять зоологизмы с мифологизмами пошли!" - то есть "гринвудовская" составляющая. Ну и пара глотков старого доброго виски - еще из довоенных, то есть до первой мировой войны сделанных - отцовских запасов оказались совсем не лишними. Все-таки, что ни говори, а есть в этом что-то: тяжелый хрустальный стакан в руке, на четверть наполненный прозрачной золотистой жидкостью крепостью 53 градуса, кубинская сигара в зубах, и неторопливо - в лучших английских традициях - текущий разговор между взрослым сыном и перешагнувшей порог старости матерью.
"А ведь она не старая... - Неожиданно сообразил Матвеев. - Сколько ей? Сорок восемь? Так она же младше меня!"
Но она, разумеется, была старше, и в этом тоже заключался парадокс того, что случилось со Степаном, что случилось со всеми ними.
Только оставшись один, Матвеев позволил себе немного расслабиться и с интересом стал исследовать покои молодого баронета, поскольку чужая память - это хорошо, но личное знакомство все же лучше. А знакомиться здесь, определенно, было с чем, и знакомство это было более чем приятным. Рапиры и боксёрские перчатки на стене удивления не вызвали, так же как и кубки за победу в соревнованиях, групповые портреты молодых людей на фоне строений и природы. Всё это было естественно и ожидаемо, хотя и приятно, так как руки сами отреагировали на присутствие "старых друзей", и Степанов окончательно осознал, что может так врезать, что мало не покажется. А такое умение, надо отметить в нервной жизни "попаданца" дорого стоит.
