Пока обезьяна занималась этим важным делом, я лихорадочно строил гипотезы, чтобы хоть как — то объяснить происшедшее. Галлюцинация, сон, бред — эти предположения я отбросил сразу же. Слишком реален, осязаем был мир, раскинувшийся передо мной. Наконец я пришел к заключению, которым был вынужден удовлетвориться.
По всей видимости, я погиб, попав под высокое напряжение, мой мозг извлекли из тела и поместили в холодильную камеру, где он пролежал много десятков лет. Затем его вновь активизировали, и сейчас я участвую в каком — то научном эксперименте, цели которого узнаю несколько позднее…
Не очень толковое предположение, но зато я успокоился и даже начал анализировать свое состояние.
Итак, мой разум находится в теле обезьяны, предположительно первобытной обезьяны. Обезьяна жила своей жизнью. Между моим сознанием и ее дремучим неповоротливым мозгом существовала односторонняя связь — я чувствовал то же, что и она: боль, жару, страх, влагу, голод. Я воспринимал каждое ее движение, любое побуждение. Она же и не догадывалась о моем присутствии. Напряги я всю свою волю — я не мог бы заставить ее даже почесаться. Я был только зрителем, зрителем какого — то непонятного мне спектакля.
Поэтому, наверное, лучше всего продолжать повествование от третьего лица. И только когда потребуется что — либо объяснить, в разговор буду вмешиваться я.
Итак, обезьяна шла вдоль берега реки. Движения ее были неуверенными и робкими. Ее тяготил страх — оказаться на освещенном солнцем пространстве.
Неподалеку показался развесистый куст, гибкие ветви которого усыпали желтые плоды, похожие на небольшие дыни. На нижних ветках плодов не было видимо, здесь их уже объели. Достать же плоды с верхних веток обезьяна не могла — слишком тонким и гибким был ствол растения. Рядом с кустом высилась груда камней, лежало несколько сухих веток. Однако обезьяна и не догадывалась, с каким успехом можно их использовать.
Она принялась прыгать. Надо сказать, прыгучесть у нее была отменная. До плодов она так и не дотянулась, но, прыгая, невольно задевала лапами нижние ветви, от этого начинал трястись весь куст. В конце концов несколько «дынь» упало в траву. Обезьяна с жадностью впилась в мякоть зубами, чавкая и озираясь по сторонам. Кисло — сладкий сок тек по ее мохнатому подбородку, капал на волосатую грудь.
Вдруг она замерла, напряженно склонив набок узколобую голову. В кустах послышался легкий шорох. Раздвинулись листья, показалась страшная звериная морда с небольшими ушами и двумя длинными — чуть не до земли клыками, похожими на костяные сабли. У зверя были красные глаза, густая жесткая шерсть. Пригибаясь к траве, зверь выбрался из засады — огромный, с могучими полосатыми лапами.
Обезьяна пронзительно закричала и, выронив плод, бросилась бежать по берегу реки. Страх гнал ее в неизвестном направлении…
Бежала обезьяна неимоверно быстро, но зверь (кажется, это был саблезубый тигр) не отставал. Более того, расстояние между ними сокращалось. Нет, не в беге было спасение обезьяны: ей бы добраться до рощицы и там, цепляясь за ветки, прыгать с дерева на дерево, но вокруг были либо сочные ломкие стебли, либо тонкие и гибкие кусты.
Признаюсь честно, если бы мой разум мог руководить действиями обезьяны, я бы все равно не знал, что ей подсказать, настолько неожиданно все случилось.
Страх овладел мною не меньше, чем обезьяной. А вдруг это не эксперимент?! Вдруг все по — настоящему? Погибнуть — и где?! В доисторическом лесу! Да полно! Не сошел ли я с ума?
Отточенные клыки — сабли были реальностью, реальностью был страх и этот дикий бег под сплошным зеленым ковром. Я просил, умолял, заклинал свою обезьяну: «Ну, быстрее! Еще! Нажми!» Вдруг впереди почти рядом показалась группа деревьев, похожих на развесистые орешины. Вот наше спасение! Чтобы добраться до них, нужно было всего — навсего пересечь неширокую ярко — зеленую поляну, щедро залитую солнцем.
К моему удивлению, перед самой поляной обезьяна остановилась как вкопанная. Ее остановил новый страх, гораздо более сильный, чем страх оказаться в лапах хищника. И это был страх перед солнцем!
