— На Нижнем Илиме! — сказал длинный и невесть от чего захохотал, поглядывая на товарищей.
Порхов искоса оценил поведение остальных, но те сидели тихо. Приземистый, поймав его взгляд, отвел глаза.
— Чего ржешь, Глист? — сказал он и, обращаясь к начальнику, пояснил: — Он у нас блажной, гра... товарищ начальник. Найдет на него: ржет или морду корчит, а насчет работы справный. Я с ним был на Нижнем Илиме, работает надежно.
— У кого вы были в партии на Илиме? — Порхов стиснул челюсти. Надо было проучить за дурацкий смех длинного, но основательность здоровяка сдерживала его.
— У этого...— морща лоб, вспоминал Лепехин,— так что у Чугунова.
Порхов покопался в памяти. Чугунова он не помнил, хотя на Нижнем Илиме знал многих. Врет? Выхода все равно не было, недобор рабочих грозил затяжкой работ, крахом всех его планов.
— Чего там искали-то? — спросил он лениво и вдруг резко повернул голову к длинному.
Тот закрутился на месте и испуганно отвел глаза.
— Рыли,— пробормотал он,— рвали...
— Там по нефти шастали,—спокойно сказал Лепехин.— Все больше по ей.
Порхов посмотрел на него, и снова мужик отвел глаза, но во взгляде его была та же цепкая настороженность и наблюдательность, что и у Жукова.
«Таятся,— поразмыслил Порхов,— из лагеря, но не решаются признаться? Однако вот завхоз говорит, что у них паспорта...»
— А где ты работал? — спросил он у золотоволосого красавца.
Тот выронил куда-то улыбку, бездумно раздвигавшую ему губы, и весь подтянулся:
— В партии первый раз.
— А до этого?
— Был на заводе фрезеровщиком.
— Чего на Север поманило?
— За длинным рублем.— Он широко улыбнулся и как-то доверительно, почти с женской ласковостью взглянул на Порхова: — Жениться надумал, надо деньжат скопить.
— Так,— сказал Порхов, поднимаясь, и они немедленно вскочили, Лепехин чуть медленнее остальных.— Вас,— он кивнул на Лепехина и Аметистова,— беру. Ты,— он взглянул на ссутулившегося длинного,— остаешься.
— Как так, начальник? — заныл длинный.
— Все,— обрезал он,— разговор окончен.
Они вышли один за другим. У выхода Шалашников оглянулся, на лице его было по-собачьи молящее выражение. Порхов головы не повернул.
Хлопнула дверь. Он молча оглядел углы барака, заваленные тюками, вещмешками, связками инструментов. Дела складывались неважно. Люди, которые шли с ним в дальние маршруты, вызывали сомнение. Но выхода не было. Он сам несколько дней назад на совещании в управлении отверг иной план. Ему указывали, что все, что он запланировал с опасностью и впопыхах на один сезон, можно без особенного риска выполнить и в два, и в три сезона. Но он знал, чем убедить.
— Страна выдержала самую жестокую в истории войну,— сказал он,—- выдержала голод сорок шестого года. Теперь мы оправились и налаживаем хозяйство. Золото, которое мы ищем, даст нам валюту, возможность широких закупок и платежей. Месторождения в водоразделе Угадына есть. Мы уже несколько раз нащупывали его отдельные выходы. Мы обязаны найти его и найти скорее. Мы не были на войне, товарищи, но поиск — тоже война. И на этой войне рискуют. Поэтому мы берем на себя трудовое обязательство в этом сезоне открыть золотое месторождение в водоразделе Угадына.
Он сошел с трибуны, и ему хлопали даже противники. Представитель министерства поддержал его, и начальник управления поставил на его маршрутах свою визу.
Порхов решил рисковать в этом сезоне, потому что вычитал где-то о новом открытии вольфрамовой руды на Востоке и что за это Валентин Сергеевич Милютин получил орден.
Никогда бы он не дал этому человеку опередить себя. Кому угодно другому, но не Вальке Милютину. Впрочем, и кому угодно тоже не дал бы.
Но с Валькой была связана особая история в его жизни. Валька был чуть ли не единственным человеком, который не принял Порхова в облике, ставшем привычным для остальных. Когда Порхов, выступая на комсомольских собраниях, кого-то критиковал и призывал, Валькина косая усмешка портила ему все настроение. Он сам себе казался рослым открытым парнем, смелым и доброжелательным, проникнутым чувством дружбы к товарищам, преданным делу, верным своей неискоренимой исконной любви к геологии, дисциплинированным, честным, простым. И таким его принимал институт, и таким знали потом в экспедиции. Может быть, некоторые сомневались в том, что он именно таков. Азарьев вот назвал честолюбцем. Но для большинства он был отличным, умелым и упорным геологом-поисковиком, талантливым и страстным изыскателем. И два ордена, полученные во время войны, признавались вполне заслуженными, и он знал, что это так. Он выигрывал этот старый потаенный бой со своим недоброжелателем. И вдруг узнает — Валька получил орден! Значит, он просто обязан тоже добиться высокой награды.
