Она проснулась от прикосновения. Не раскрывая глаз, вся еще в вязком утомлении вчерашнего дня, сквозь ресницы глянула перед собой и увидела Порхова. Он сидел над ней на корточках, склонив голову. Пальцы его с неторопливой ловкостью расстегивали застежки ее спальника.
Первой реакцией было промолчать. Тело ее, изнывшее тело сильной женщины, томилось и радовалось тому, что сейчас произойдет. Но потом пришла мысль о том, что она потеряет все позиции, которые с таким трудом отвоевала. Опять вместо разговоров будут команды, опять придется смириться со всем, опять покорствовать даже тогда, когда это невыносимо.
— Прекрати,— сказала она холодно.
Он сразу отклонился и сел на траву. Лицо его напряглось, небольшие, глубоко запрятанные глаза глядели с обидой.
— Ты мне жена? — спросил он.— Или мы уже развелись?
— Не будем продолжать,— сказала она, высовывая руку и застегивая мешок.— Нам с тобой сцены ни к чему.
— Так что же? — спросил он, падая назад, на локти.— Будешь брать развод?
— Там увидим,— сказала она, глядя на смуглую свою руку, коричнево выделившуюся на белом вкладыше спальника.
Он вскочил. Стиснул челюсти и отошел в угол, плотно стягивая тело ремнем. Вот это в нем она ценила. Что бы ни было, а он был крепкий мужик, не слюнтяй, не размазня. Она поймала себя на мысли, что, может быть, даже и хотела, чтоб когда-нибудь он попросил, пострадал, изливаясь в жалких словах. Но тут же поняла, что сама бы этого никогда не допустила. Он был Порхов. Любви больше не было, но унижать его она не позволила бы никому, даже себе самой.
Она вздохнула. Пахло хвоей и недавним дождем. Вчерашний переход вымотал их. Она ехала на лошади и все-таки устала безмерно, как же пришлось остальным? Порхов вышел, и сразу же зазвучал его командный голос, Затопали сапоги, задроботали лошадиные копыта.
Она вновь расстегнула спальник, с трудом заставила себя сесть. Было холодновато, как всегда в тайге на рассвете. Мошкара уже ворвалась в палатку и начинала свое злобное жалящее дело. Альбина вскочила со старой армейской сноровкой, в две минуты собралась. Сапоги плотно сидели на ноге, гимнастерка обтянула грудь. Она сделала несколько упражнений, согрелась и, выскочив из палатки, побежала к ручью. Обмылась и бегом вернулась назад. В палатке она села на скатанный спальник и задумалась. Утро это почему-то напомнило ей сорок третий год, партизанский отряд. После десятого класса она сумела попасть в школу военных радистов. Через полгода вместе с каким-то лейтенантом их забросили на территорию, захваченную немцами. Костры, на которые нм надо было ориентироваться, утонули в сплошной черноте ночного леса. Альбина, обрезав стропы и утопив в болоте парашют, всю ночь брела по лесу, совершенно не ориентируясь и в ужасе думая о том, как на рассвете выйдет прямо на немцев. К утру она дошла до реки и заснула в стогу.
Проснулась от голосов. Около стога сидели четверо парней и разговаривали по-русски. Она разгребла сено и слушала. Вылезать было страшно. Здесь действовали власовские антипартизанские части, и ее предупреждали об этом Один из четверых, рослый, в перетянутой немецким офицерским ремнем телогрейке, матерился с такой свирепой находчивостью, что Альбина вся заполыхала. Это, безусловно, были власовцы. Она нащупала кобуру, вынула пистолет и приготовилась ко всему, что могло быть. Рослый обернулся. У него было багровое лицо с большим носом и темными широкими бровями. Это было наглое лицо — именно таким Альбина представляла себе власовца. Но на фуражке его, обычной армейской русской фуражке, сверкала звездочка. Альбина вскрикнула и покатилась со стога. Через секунду она уже обнимала краснолицего, царапалась щекой о его щетину, и не могло быть ничего дороже, светлее и чище, чем это усталое багровое лицо. Это был командир партизанской разведки Валентин Корзун. Он со своими парнями и должен был отыскать парашютистов.
