Не хотелось бы ворошить воспоминания, они еще так свежи и рвут сердце на куски. Я помню, как шел по саду, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать волнение. Эвелина, увидев меня, встревожилась.
— Плохие новости?
— Да, Галуа, может быть, уже умер.
Я спустился в каюту и лег на койку. Эвелина присела на корточки около изголовья.
— Жорж, только не говори, что это самоубийство.
— Вовсе нет, несчастный случай. Он, кажется, столкнулся с другим лыжником.
— Но почему же он, по крайней мере…
Эвелина медленно приподнялась и спросила, покачивая головой:
— Это, наверное, были первые испытания новых лыж?
— Конечно да.
— Может, есть какая–то связь?
— Вряд ли… Его отвезли в Ниццу, я должен туда ехать.
Внезапно я почувствовал себя таким старым… Я понимал, каким стариком выгляжу в глазах Эвелины: седой, весь в морщинах, коричневые пигментные пятна на руках, первые ласточки…
— Мама знает?
— Да. Может, дождешься меня здесь?
— Не будем попусту мечтать, Жорж.
Опять передо мной стояла молодая девушка, реально представляющая истинное положение вещей.
— Вернусь домой, не хочу быть для тебя обузой.
— Эвелина, прошу тебя, не надо так говорить.
— Извини, Жорж, но сейчас я для тебя мертвый груз.
— Или вернемся ко мне домой, Мадлена позаботится о тебе.
— Нет, я поеду к маме.
— Как будто бы ничего не произошло? — зло спросил я.
— Точно.
— И ты снова будешь встречаться с этим парнем?
— Каким парнем? Андре?
Я так резко сел, что сам поразился, и схватил ее за руки.
— Эвелина… обещай мне… не встречаться с ним.
Выдал ли меня голос? Она изучающе посмотрела на меня, как смотрят на больного. Ее лицо рядом с моим, взгляд на мои губы выразил такое изумление, что я понял: она уже задавала себе этот вопрос, но, несмотря ни на что, не хотела верить. Старый Жорж… нет, это невозможно. Потрясенный, я попытался изобразить равнодушие, выпустил ее руки, повернулся спиной и стал искать электробритву.
— Извини меня, я, кажется, вмешиваюсь в твою жизнь, но ты должна знать…
— У меня нет ни малейшего желания встречаться с ним, и все же… — прервала меня Эвелина.
Жужжание бритвы заглушает окончание фразы. Я немного помолчал, скобля щеки, показывая, что не имею другой заботы, кроме как привести себя в порядок. Потом повернулся к ней с озабоченным видом.
— Этот несчастный случай совсем ни к чему, девочка моя. Ты будешь встречаться с приятелями, с друзьями. Я хотел сказать, не заговаривай первой о Галуа. Ни слова о «торпедо», ты была права только что. Может быть, связь есть. Куда я сунул мой чемоданчик? Я приеду в Ниццу к полудню. А, я чуть не оставил тебя без единого су.
Я порылся в бумажнике.
— Ты меня смущаешь, Жорж, — запротестовала Эвелина, — не сейчас.
— Почему не сейчас? Давай лапу, держи.
Я насильно сунул ей в руку несколько крупных купюр. Мой нарочито грубый тон сразу стер двусмысленность наших отношений. С отеческой улыбкой я расцеловал ее в обе щеки.
— Спасибо, малышка, что ты съездила сюда со мной.
— Но, Жорж, ты был так добр ко мне.
— Позвоню тебе оттуда. Пока.
Я уже занес ногу на первую ступеньку трапа, когда Эвелина окликнула меня:
— Подожди, Жорж. Помнишь письмо миссионера?
— Там было написано: через девять дней.
— А сегодня как раз девять. Я получила его за шесть дней до того, как ты его сжег.
— Ну и что?
— Ничего, просто констатирую, начинается череда несчастий. Будут несчастья и после Галуа, я знаю. Глупо, но я должна была сделать двадцать четыре копии.
И эта искушенная, все испытавшая девушка вдруг заплакала в три ручья, закрываясь локтем и приговаривая:
— Как глупо! Как глупо!
Я опустил чемоданчик и на этот раз не колеблясь сжал Эвелину в объятиях.
— Детка, перестань… Не принимай близко к сердцу. Что с тобой? Посмотри на меня.
Она спрятала лицо, бормоча:
— Пусти меня, это пройдет. Поезжай, Жорж, ты нужен маме.
— Черт с ними! Подождут. Ответь мне, ты что, вправду разревелась из–за этого дурацкого письма? На, возьми мой платок.
Она слегка отодвинулась, вытерла глаза, попыталась улыбнуться, но ее голос все еще дрожал от горя, когда она сказала:
— Все кончено. Я разревелась потому, что все рухнуло в этот момент. Час назад все было так хорошо, и вот…
