В парке был укромный фонтанчик — несколько величественных дубов куполом разбрасывали над ним могучие ветви. Островки солнечного света гипнотически вспыхивали и гасли в их кронах. Здесь же стояла скамья из черного камня. Я сбежал от родственников, чтобы отдохнуть на ней, вслушиваясь в шепот воды. Скамья, однако, оказалась занята. Незнакомый мальчик моего возраста сидел перед фонтанчиком и раскрытым ножом чертил на песке сложный круг из переплетенных знаков. Мне показалось, что я уже видел его раньше среди хористов из простонародья.
— На что это ты уставился? — спросил мальчик.
Я почувствовал себя глупо и поэтому просто пожал плечами:
— Не знаю… А что ты тут чертишь?
— А-а-а, это… Это гальдрастав[14], вязь рун. Вегвисир, Бремя Пути и Встречи. Когда один одноглазый надувала пройдет этой вот тропинкой, — он указал острием ножа на цветочную арку, — он заметит знак и заберет меня с собой.
— О ком это ты?
— У него много имен, — сказал мальчик. — Всеотец, Высокий, Подстрекатель Битвы, Обманщик, Копьеносец… Еще его называют Повешенным, потому что он как-то девять дней подряд болтался в петле на дереве. С ним два ворона и два волка. Неужто ты раньше не слышал о нем? В такие дни он всегда ходит среди живых, чтобы напомнить о мертвых. Хотя тебе-то какая разница?
Мы обменялись взглядами. Он с усмешкой осмотрел мою белую пару с витым аксельбантом и галстуком тончайшего шелка, а я, стесняясь сам не зная чего, — его стоптанные ботинки и грубую штопку на воротнике.
— И почему ты хочешь с ним уйти?
— Потому что здесь с вами, паразитами, жизни никакой не стало, — ответил он.
— А… твои родители?
— Я детдомовский, — равнодушно сказал мальчик и вдруг встрепенулся: — Молчи. Вон он!
В проеме между кустов вдруг явился сутулый старик. Столь же трафаретно-тусклый, как и сотни других обезличенных войной и миром ветеранов, что бродили здесь по парковым аллеям под бдительным оком комсомольских надзирателей. Правда, росту в нем обнаружилось немало, особенно когда он выпрямился, отодвинув рукой ветку. Вместо одного глаза у него на лице лоснился застарелый шрам. Я заметил на нем грязный пиджак с облупившейся орденской планкой и фетровую шляпу, а в руках — палку или высокую трость. Мальчик встал старику навстречу и молча, не оглядываясь, пошел с ним рядом. «Какая чушь, — подумал я. — Это же просто-напросто его дед. Все он врал мне тут, голодранец несчастный, а я и уши развесил!»
Однако, подчиняясь непонятному инстинкту, зашагал вслед за ними.
Парк был достаточно протяжён, чтобы наш путь затянулся надолго. Он пролегал внутри архипелага человеческих островов. Солдаты старой войны, вытягивая черепашьи шеи, толпились вокруг безразличных активистов со сборными табличками в руках. Хищноглазые дружинники кружили рядом, словно пастушьи овчарки. Мне показалось, что раньше на таких табличках писались номера полков, затем дивизий, а нынче — уже только фронтов. Ветеранов становилось все меньше, ковш государственной машины вычерпывал их с самого дна жизни, чтобы раз в году осыпать дешевыми почестями. Дед с мальчиком лавировали в толпе, постепенно удаляясь. Они свернули с главной аллеи и спустились по широкой лестнице. Где-то отрывисто рявкнул медью невидимый оркестр, я запнулся на ступеньке и еле удержался на ногах.
Когда я поднял глаза, то увидел, что людей вокруг стало много больше. Среди нарумяненных стариков тут и там теперь попадались изможденные молодые мужчины, похожие на туберкулезников. Некоторые из них носили выцветшие гимнастерки и даже шинели, кто-то держал в руках оружие. Я решил, что это участники какого-нибудь театрализованного ритуала, потому что они, нигде не задерживаясь, шли и шли сквозь людей. Помотав головой, я поймал себя на странном чувстве, будто наблюдаю на экране две пленки, наложенные одна на другую. Однако поток этих пришельцев уплотнялся, густел и скоро заслонил от меня сам парк и его звуки. Они медленно, но неуклонно брели туда, где вдалеке деревья смыкались над асфальтом в подобие змеиной пасти. Мне вдруг стало страшно оставаться среди них…
— Зачем ты, смертный, идешь за нами?
