Анна получила от государыни сто тысяч наградных на покупку собственного дома. И через некоторое время управляющий, все тот же Петр Тимофеев, донес хозяйке, что у Литейного двора на порожнем месте некий кровельный мастер Франц Осипович Егерер продает построенный им же каменный дом с двумя флигелями. Один из прихоромков — с тремя этажами — выходил на набережную.[123] В другом — двухэтажном флигеле, размещалась «лентошная фабрика». Сей повернут был к Пустому рынку.[124] Дом был последним в ряду, а понеже владелец уже лет с пять, как впервые объявил о его продаже,[125] то согласен был получить за свои хоромы не чересчур великие деньги. Так, в 1783 году Анна Степановна Протасова впервые стала владелицей собственного дома. После необходимых перестроек она въехала в него вместе с пятью племянницами, среди которых обреталась ее дочь и две девочки‑воспитанницы, побочные дочери государыни и Григория Орлова. Все девицы воспитывались вольно, однако были весьма образованы: прекрасно говорили по‑французски и изящно танцевали. Молодежь создавала обстановку непринужденности и веселья. Нередкой гостьей бывала здесь и императрица. И тогда, несмотря на ворчание Анны, все от души веселились, состязаясь в остроумии. Екатерина называла Анну не иначе, как «королевой острова Таити», а себя «осенним гонителем королевских мух», подразумевая под последними озорных девчонок.
Взойдя в возраст, девушки получали фрейлинские шифры, а затем, усилиями и покровительством императрицы и ее статс‑фрейлины, составляли блестящие партии. Впрочем, здесь мы забежали, пожалуй, далеко вперед. До первой свадьбы в доме на набережной еще должно пройти немало времени.
9
Через год, по возвращении из Ораниенбаума, Александр Дмитриевич Ланской серьезно заболел. Лейб‑медики разводили руками. Одни говорили о «злокачественной лихорадке», другие о дифтерите. Императрица заботливо меняла компрессы на его голове. Но, несмотря на все старания, больной таял и скоро наступил скорбный день его кончины.
Екатерина была безутешна. Ходили слухи, что происками Потемкина он был отравлен. Но гоф‑медик, составлявший описание болезни, такую возможность отверг. Он не преминул отметить в своем заключении «крайнее истощение организма в виду обращения укрепительных средств во вред здоровью». В виду имелись возбуждающие снадобья, которые принимал несчастный фаворит.
Сразу же по смерти Ланского Екатерина уехала с его сестрой и статс‑фрейлиной Протасовой в Петергоф, и целое лето не возвращалась в Царское Село. Итальянскому архитектору Кваренги был заказан проект церкви Казанской Божьей Матери, как мавзолея для перенесения туда праха усопшего. Анна особенно жалела доброго и уживчивого фаворита, который никогда не стремился вредить кредиту ближних, а многим старался и помогать.
Вернувшись в столицу, Екатерина пожаловала фрейлине Протасовой свой портрет, осыпанный бриллиантами и звания камер‑фрейлины. Это еще более подхлестнуло те изменения в характере Анны, о которых говорилось выше. Она приобрела величественную осанку и стала сварливой, гоняя штат юнгфер и фрейлин, оказавшихся под ее началом.
Почти год государыня была в трауре, пока все тот же заботливый Потемкин не прислал еще одного Александра, на этот раз своего тридцатидвухлетнего адъютанта Ермолова. Молодой человек был начитан, умен и любил порассуждать, но, пожалуй, мог считаться и наименее красивым и хорошо сложенным из всех предшественников. Он откровенно страдал от своего положения мужчины, находящегося на содержании и скоро стал неуважительно отзываться о светлейшем. Это не могло не вызвать раздражения патрона, а затем сей «философ в теле Гектора»[126] перестал нравиться и Екатерине. В том же 1786 году он был отослан в Европу, потом вернулся, но скоро снова уехал и жил до смерти в Австрии.[127]
На смену ему Потемкин отправил своего дальнего родственника Александра Матвеевича Дмитриева‑Мамонова, служившего у него адъютантом. История была забавной. Выбор сделали по переписке: Потемкин послал Мамонова с письмом, в которое был вложен листок с нарисованной во всех подробностях фигурой претендента. Условились, что критика рисунка будет означать оценку его подателя. И вот — ответ императрицы: «Рисунок недурен, но колорит плох»…
