— Все, что ли, лавочник? Кидай в курджун[9]… Пошли, Кадам, поедем.
Вот и камень — во-он он, как коричневый кулак, торчит из склона, грозит всему этому тихому и чуткому миру, составленному из близкого неба с золотым пузыриком солнца в нем, из голубеющей пропасти с зеленой речкой на дне, из редких людей и волков. Да грозит ли в самом деле? Или он, как путник или волк, как небо или рев реки, лишь составляет часть этого мира? И тень его — свежа и прохладна, и грани его тяжелы и красивы. И когда заглядываешь с площадки вниз, в пропасть, — тебе делается непокойно и покалывающий холодок бездны заползает в душу, и ты рад, что так ободряюще велик камень за твоей спиной и так прочен он на склоне обрыва.
Переложив повод, Кудайназар подогнал коня к колышку в глубине площадки, спешился и снял Кадама с седла.
— Отдохнем, — сказал Кудайназар. — На, держи!
Кадам молча принял хлеб и пласт дикого темного мяса на ребре, зажевал не спеша.
— Он урус? — спросил Кадам, проглотив первый кусок и потянувшись за луком. — Этот начальник?
— Урус, — подумав, сказал Кудайназар. — Конечно, урус. А вроде и не урус.
— Он же оттуда пришел, — сказал Кадам и показал рукой откуда — из-за хребта, из-за тридевяти земель, из России.
— Оттуда, — горько согласился Кудайназар. — Там делают пулеметы.
— Что это — Россия? — спросил Кадам. — Долина?
— Очень большая долина, — уточнил Кудайназар, — огромная. Там живет их царь, теперь он называется Ленин.
— Зачем царь Ленин прислал к нам урусского начальника? — спросил Кадам. — Почему?
— Не к нам, — строго уточнил Кудайназар. — Он прислал его в Кзыл-Су, а не к нам в Алтын-Киик.
— Зачем? — продолжал допытываться Кадам. — Хан Узбой напал на царя Ленина?
— Не было такого, — перегнувшись через край площадки, Кудайназар зло сплюнул в пропасть. — Узбой ни на кого не нападал. Просто он поставил охрану в горле своей долины, и начальник Иуда убил его за это.
— Тебя он тоже убьет, папа? — Кадам потянул отца за рукав. — И меня, и маму?
— Этого я не знаю, — разъяснил Кудайназар, наклонясь к сыну. — Если царь Ленин велит ему идти на Алтын-Киик, я отправлю тебя с мамой на Ледник и буду воевать с урусами.
— У тебя есть пулемет? — заговорщицки понизил голос сын.
— Нет, — сказал отец. — Нет пулемета… Но у меня есть карабин и карамультук[10]. И еще карамультук Абдильды.
— Тогда хорошо, — сказал Кадам и, подражая отцу, независимо цыкнул слюною в пропасть.
Там, в пропасти, ниже камня и тропы, парила пара соколов-сапсанов, самец и самочка. Зависнув в столбовом воздушном потоке, неощутимом для пешехода и всадника, они чуть заметно поводили длинными узкими крыльями, скошенными назад. Они как бы стремительно летели, — но оставались на месте, а чистый ветер летел и мчался, обтекая их, вдоль ущелья, от горла к устью. Помещенные между тропой и голубеющим дном ущелья, они скрадывали головокружительную опасность глубины, и властный страх падения и смерти в красивой голубизне оставлял наблюдателя, заглядывающего с площадки в провал.
— Поедем, — сказал Кудайназар. — Вечер скоро…
Он подошел к жеребцу, поправил седло, рывком подтянул, упершись коленом в высокий конский бок, подпругу. Потом, выведя жеребца, еще раз, мельком, заглянул в пропасть — птиц не было там, ничем не помеченное голое пугающее пространство упиралось в дно ущелья, в камни реки.
— Поехали… — ворчливо повторил Кудайназар, подымаясь в седло. Он и сам не знал толком, что не хватило ему, недостало двух соколов в пропасти, под ногами.
Он выехал с площадки, пустил жеребца иноходью, забыл о птицах.
На перевале Терсагар[11] сошлись воедино борта ущелья, дно его, тучи неба: четыре направления мира. Стоя на струганной солнечными ветрами и пургами доске Терсагара, глядишь на мир как бы с верхней его точки, выше и открытей которой нет.
Таких перевалов немало в Памирских горах.
Проезжать Терсагар следует быстро, не задерживаясь для восторженного обзора: вечер близок, а спуск к Алтын-Киику долог и крут, восемьсот метров спуска. Стоит все же натянуть на миг поводья на кромке перевальной доски, прежде чем начинать трудную работу спуска. Прямо перед тобой, на том берегу ущелья Мук-Су, три ледяные и каменные головы шеститысячников; на них можно смотреть прямо — не задирая подбородка и не придерживая шапки рукою. Срединная голова, высвеченная чистым закатным солнцем, похожа на золотого киика, закинувшего на спину рога… А глубоко внизу, под копытами коня — кишлак Алтын-Киик
