По радио сообщили:
„В Малых Кармакулах для „Седова“ выделены два охотника“.
— Держать на Кармакулы!
— Есть, держать на Кармакулы.
На спардеке движение. Устанавливаются фотоаппараты, научные приборы.
— В чем дело?
Ремизов, изучающий ультрафиолетовые лучи полярного солнца, не отрывая глаз от затемненного стекла, отвечает:
— Разве не видите?
Сквозь тучи светит яркое солнце, но оно окружено четырьмя „ложными“ солнцами. Это явление, называемое „галло“, происходило вследствие рассеивания лучей солнца мельчайшими кристаллами льда. Такую радужность наблюдать в летнее время даже на далеком Севере приходится довольно редко. Наши ученые торопятся зарисовать и сфотографировать это редкое явление.
Пал туман молочного цвета. Солнце закрылось. Впереди смутно стали вырисовываться острова Кармакульские и Храмцевы.
— Малый ход!
— Есть, малый ход…
Идем к берегу. Якоря задевают за грунт. Подбираем канаты. Створные (опознавательные) знаки при входе в Малые Кармакулы закрыты туманом. В тумане легко нарваться на рифы.
— Подождем, — решает капитан.
Ждем. Норд-ост усиливается. Сильным порывом срывает пену с волны, подбрасывает и водяной метелью ударяет в лицо. Машина работает, удерживая ледокол на месте. Спускаем моторную лодку. Паяльные лампы вспыхивают синим пламенем и гаснут: на таком ветру не разогреть мотора. Решаем итти на весельной шлюпке. К начальнику экспедиции подошла единственная на ледоколе женщина — научный работник — Рябцева-Демме.
— Отто Юльевич, разрешите спуститься на берег.
Шмидт, с развевающейся по ветру бородой, обдумывает.
— Хорошо, поезжайте.
На веслах идти трудно. Гребли, выбиваясь из сил. С ледокола за нами наблюдают. После часовой борьбы с волнами мы зашли за выступ скалы. Торопимся к становищу.
— Товарищи, давайте поднимемся наверх. Съэкономим время.
Многие пошли в обход. Крутой подъем был ненадежен. Борис Громов, корреспондент „Известий“, первый полез на кручу. Обнаженная со стороны моря скала состояла из продольных черных пластов сланца. Выдержат ли они тяжесть?
Камни с грохотом полетели вниз. Мой путь оказался менее опасным. Я уже наверху — жадно дышу весенним воздухом, собираю цветы и смотрю на высокие, серые, молчаливые горы, вечно прикрытые белой завесью тумана. Июлем на Новой Земле кончается мрачная, вьюжная полярная зима.
Слышу крик: Борис Громов в кожаных мокрых варежках тщетно цепляется за выступы скалы. Варежки скользят по гладкой поверхности сланца. Снять их он не может: нельзя нарушить равновесия. Необходима немедленная помощь. Но рыхлый берег не сдерживает моей тяжести. Решаю, зарывшись по локоть в землю одной рукой и обхватив другой серый, покрытый лишайниками камень, спуститься вниз. Подтягивая то одну, то другую ногу, тащу осторожно цепляющегося Громова. Он лезет по мне.
Обошлось благополучно. Отряхнув грязные, липкие руки, побежали догонять ушедших вперед.
Под ногами замелькала яркая расцветка мха. Таяли снега. Весенние ручьи, журча, бежали к морю. Из-под снега робко пробивались первые цветы — полярные маки. Осторожно перепрыгивая с камня на камень, через холмы, напрямик, иногда утопая в талом снегу, бежим к виднеющимся вдали небольшим домикам — становищу артели промышленников. Навстречу с громким лаем выбегают собаки ненцев. Из окон, дверей выглядывают ненцы, укутанные в зимние малицы. Русские охотники, заброшенные сюда из Печоры и б. Архангельской губернии, с расстегнутым воротом спешат к нам.
— Привезли газеты?
Мы виновато жмемся. Эх, что нам стоило захватить последние номера газет, купленные перед отправкой из Архангельска. Пришлось рассказывать на словах. Промышленники интересовались новостями с Большой Земли. С неослабевающим вниманием прослушали нашу информацию о XVI партийном съезде. Перебивая друг друга, они передавали свое, пережитое за зиму.
— Песцов здесь уйма. Ловятся хорошо. Все мы объединились в промышленную артель.
— Церковь превратили в общежитие, — перебивая других, спешил сообщить самое интересное председатель фактории Госторга.
— Пожалуйте к нам. Милости просим.
