В страну ледяного молчания - страница 2
— Владимир Юльевич, бегу на телеграф, черкните пару слов в „Комсомольскую Правду“, — обращаюсь я к профессору.
Он вынимает самопишущую ручку, пишет:
„Выходя в Ледовитое море — искать неведомые берега еще не открытых полярных земель, шлю „Комсомольской Правде“ горячий привет“.
Подошел профессор Самойлович, посмотрел через роговые очки и приписал:
„Перед выходом в далекое Полярное плавание шлю горячий привет „Комсомольской Правде“. Твердо надеемся преодолеть предстоящие препятствия“.
Утро. Солнце начинает уже припекать. Холодный ветер переменился на южный. Небо расчистилось. Просыпается город.
Отчеканивая шаг по булыжникам мостовой, к „Седову“ с песней идут краснофлотцы с чемоданами в руках.
— Это кто?.. Зачем? — послышались возгласы.
— Это кадровики — комсомольцы-краснофлотцы. Они примут участие в нашем походе, — твердо сказал Самойлович.
Я вспомнил телеграмму тов. Шмидта:
„Архангельск. Совторгфлот. Богачеву.
Наркомвоенмор Ворошилов предложил включить в команду „Седова“ на время экспедиции военную часть, в количестве от 8 до 10 человек на разные должности, прошу учесть при комплектовании“.
Песня близится. Бодрая шеренга уже перед нами: загорелые лица, матросские тельники.
— Нам товарища Шмидта. Назначение к нему, — отделяясь от группы, по-военному четко говорит самый плотный краснофлотец.
— Скоро будет. А как ваша фамилия?
— Лукьянов — с крейсера „Октябрьская революция“.
И, словно давно знакомый со всеми, он крепко жмет руку каждому из нас. Спешу на почту, отсылать последнюю телеграмму с материка:
„Ледокол „Седов“ заканчивает погрузку, котлы испытаны, компасы проверены, состав экспедиции на месте, принимаем неприкосновенный запас продовольствия и специальной одежды. Возможна зимовка во льдах. Ледокол снабжен всем необходимым благодаря прекрасному отношению местных партийных и профессиональных организаций“.
На перекрестке сталкиваюсь с начальником экспедиции.
— Товарищ Шмидт, краснофлотцы прибыли.
Пушистая борода зажата в пухлых красных губах, а серые глаза заблестели под широким лбом.
— Вот это славно!
Подставляю спину, протягиваю химический карандаш и лист бумаги. Начальник экспедиции размашистым почерком пишет:
„Москва. „Комправда“.
Рад, что имею на борту нескольких комсомольцев. Ура Ленинскому Комсомолу“.
ПЕРЕД ВЫХОДОМ (на снимке справа налево: проф. Р. Л. Самойлович, Муханов, Иванов, Журавлев, Урванцев).
Сегодня отплываем… (О. Ю. Шмидт, Р. Л. Самойлович).
— Что случилось?
Визг, топот, хор собачьих завываний. По неровной мостовой главного проспекта мчится во всю прыть запряженная собаками нарта. Скрипят полозья по камням; как из-под кремня, сыплются искры.
Распахиваются окна. Заспанные глаза горожан с изумлением провожают глазами запряжку. Но ее уже не видно. Только вихри пыли остались от промчавшихся двенадцати колымских собак. Это ездовые собаки-лайки для Северной Земли. Они уже у борта ледокола. На минуту оставлена погрузка. Вокруг собак сгрудились не спавшие всю ночь матросы, кочегары и члены экспедиции.
Колымские собаки, с их белыми, словно слепыми, глазами, любопытны всем. Смуглый, подвижной, слегка напоминающий японца, будущий начальник Северной Земли и бывший первый начальник советской колонии на острове Врангеля, краснознаменец Георгий Алексеевич Ушаков рассказывает про собак:
— Они у меня кругосветные путешественники: из устья Колымы прошли морем Беринга, мимо Чукотского полуострова к Камчатке, Японии, ехали по железной дороге от Владивостока на Хабаровск, Вологду и Архангельск. Осталось совсем немного, чтобы замкнуть круг. Зайдем с ними на Землю Франца-Иосифа, затем к себе на западные берега Северной Земли.
Мужественный человек Ушаков: заброшенный на далекий остров Врангеля, три года отрезанный от мира, лишенный даже радиосвязи, проведший нечеловеческую борьбу с морозами, вьюгами и зверями, — он сейчас совершенно уверен в себе. Уверен, что выполнит задание правительства: пробыть еще три года на неизученной Северной Земле с тремя такими же закаленными спутниками.
Псы заглядывают ему в глаза, ластятся.
