— Будет и на нашей улице праздник! — повторяли мы исторические слова вождя. Они ободряли нас в часы самых страшных вражеских обстрелов и атак, и по-прежнему неприступен был для гитлеровцев наш дом на площади 9 января.
В то время наш дом уже служил ориентиром на картах и именовался «Домом Павлова». Это название закрепилось за ним с первого дня, как мы захватили его. Первым так назвал его прибежавший с донесением санинструктор Калинин. Потом уже полковник Елин, интересуясь положением, звонил в батальон и спрашивал:
— Ну, как там «Дом Павлова»?
С тех пор наш дом под таким названием фигурировал и в сводках. Позже я узнал, что в «Правде» был напечатан очерк про наш гарнизон, и он тоже назывался «Дом Павлова».
Я об этом не знал и когда сам услышал это название, то не сразу догадался, что речь шла о нашем доме. А название это закрепилось и живет по сей день. Но солдатская честь моя требует сказать, что этот дом был не только домом Павлова, но и домом Александрова, Черноголова, Глущенко, Сукбы, Степаношвили и всего нашего гарнизона, который, не щадя жизни, выполнял приказ командования и стоял насмерть на своей позиции.
* * *
В послепраздничные дни мы жили предчувствием великих перемен. С первых же дней, когда наша дивизия высадилась на сталинградском берегу, у всех нас не было сомнений, что Сталинград никогда не будет взят гитлеровцами. Наши гвардейцы говорили: «За Волгой для нас земли нет!» И сколько бы металла и свинца ни обрушивал на нас враг, ему не удавалось сломить непоколебимого духа сталинградцев.
Враги были от нашего дома так близко, что мы в часы затишья слышали звуки их патефона, доносившиеся из ближайшего дома. Иногда какой-нибудь фашистский головорез, хлебнув для храбрости шнапсу, кричал нам на ломаном русском языке:
— Эй, ви! Скоро ми вас утопляйт в Волге…
— Врешь! — кричал кто-нибудь из наших. — Гвардейцы и в огне не горят, и в воде не тонут!
— А ну, ребята, — обращался я к бойцам, — дадим туда [24] огоньку, да такого, чтобы навек запомнил этот фашист нашу песенку: «Где эта улица, где этот дом…»
И вот, наконец, дождались мы того ноябрьского утра, когда с небывалой, потрясающей силой загрохотала наша артиллерия. Тысячи стволов извергали огонь и смерть на вражеские позиции. Такого мощного гула нам не доводилось слышать за все время сталинградской обороны.
Свободные от дежурства на постах солдаты нашего гарнизона по полуразрушенным лестницам взбирались на чердак.
— Ну, солдаты, мабуть, начался и на нашей вулице праздничек! — радостно воскликнул Сабгайда. — Ну и дают же фашистам жару, ну и дают! Ну ище, да покрипше, да пожарчей! — восклицал он, словно могли его услышать наши пушкари за Волгой.
Величественный гул наших орудий, грозное пенье сотен «Катюш» так взбудоражили нас, что мы, осмелев, поднялись на чердаке нашего дома во весь рост. Враги не могли нас ни видеть и все же, точно оцепенев от неожиданности нашего наступления, они первое время безмолвствовали.
А нам хорошо был виден левый берег Волги. Здесь, куда ни глянь, сплошной стеной стоял дым, ежесекундно прорезаемый тысячами багровых молний. Сердце радостно билось при виде этого мощного шквала огня. Густые облака дыма и пыли окутали вражеские позиции.
Я из предосторожности приказал всем снова спуститься в подвал и усилил наблюдение. Когда смолкли орудия на левом берегу Волги, мы взволнованно слушали, как где-то вдали от города в нескольких местах глухо рокотала артиллерия.
— Значит, наши наступают на широком фронте, — сказал я своим друзьям. — Может быть, и мы скоро попрощаемся с нашим домом…
Каждый из нас был уверен, что если наступление под Сталинградом началось, то не сегодня-завтра и мы пойдем на гитлеровцев. Уже более пятидесяти дней и ночей наш гарнизон оборонял дом. Мы пережили сотни артиллерийских обстрелов, бомбежек и атак. По сути дела все эти 58 суток мы так и не выходили из боя. Но каждый из нас мечтал о другом бое — пойти вперед, в наступление…
