«Сожалею, но мы не можем ее откачать».
Я с трудом постаралась в полной мере осознать последствия случившегося. Если мы не сможем ее откачать, то я буду постоянно не в состоянии дышать. Мне будет не обойтись без кислорода из баллона. Ни о каком выздоровлении не будет и речи – лишь хроническая болезнь без надежды на улучшение.
«Этого не может быть», – возразила я. Будучи врачом, я прекрасно понимала ограниченность возможных вариантов лечения, и умом осознавала, что они могут закончиться, однако, будучи пациентом, я просто не могла смириться с тем, что мы зашли в тупик. У меня застучало сердце. Я впилась ногтями в ладони, чтобы сдержать слезы.
«Так что же нам делать?» – спросил Рэнди.
«Чтобы исправить ситуацию, понадобится операция. Однако даже операция не будет гарантировать успешный результат. Как бы то ни было, она слишком слабая, чтобы оперировать. Ей просто придется жить с жидкостью».
И мне действительно пришлось с ней жить. Жить с наполненными жидкостью легкими и ждать, когда снова пойдет кровь. Я не представляла, как можно через это пройти, сохранив рассудок.
Я почувствовала то паническое отчаяние и неверие в происходящее, которые не раз видела в лицах людей в предсмертном состоянии. Я поняла, что именно это чувство заставляло людей искать спасения в нетрадиционной медицине и спорных альтернативных методах лечения. Я отчетливо почувствовала, что мне нечего больше терять. Я вспомнила про своих пациентов, которые проводили свои последние дни вдали от собственных детей, чтобы опробовать экспериментальные методы лечения, предлагаемые лишь в отдаленных онкологических центрах. Про пациентов, которые отдавали все свои сбережения на внутривенные уколы витаминов, очищенные травы и тоники. Я вспомнила про свою пациентку, которая непреднамеренно получила передозировку токсичным чаем, купленным в китайском квартале, который она заварила, стремясь родить ребенка после нескольких выкидышей. В тот самый момент все эти случаи показались мне совершенно рациональными.
Посетители приходили ко мне после обеда, так что мне пришлось научиться притворяться спящей. Некоторые приносили цветы, которые бесцеремонно выбрасывались медсестрами. Они объясняли, что в интенсивной терапии запрещены любые подарки, которые несут хоть какой-то риск инфекционного заражения. Другие приносили журналы, которые я не могла читать, или продукты, которые я не могла есть. И каждый неизменно приносил с собой вопросы, каждый из которых окольными путями приводил к вопросам, на которые ответить было еще сложнее. Сначала мы пробовали вешать на дверь таблички: «Пожалуйста, перед тем, как войти, отметьтесь на сестринском посту» или «Пациент отдыхает, не беспокоить». Как и следовало ожидать, каждый думал, что надписи на табличках относятся к кому угодно, но только не к нему. Тогда я поручила Рэнди дежурить в зале ожидания и вежливо извиняться перед каждым пришедшим лично, говорить, что я отдыхаю, что сегодня был тяжелый день и что мне не до посетителей.
В особенно тяжелые дни я умоляла его разворачивать каждого, кто решит меня навестить.
«Не переживай, дорогая. Я буду твоим питбулем». И он им становился, отгоняя от меня как друзей, так и родственников.
Была такая редкая порода посетителей, которые довольствовались тем, чтобы просто посидеть в оглушительной тишине рядышком со мной. Позже они объясняли, что им нужно было просто меня увидеть, чтобы собственными глазами удостовериться, что я все еще жива. Они тихо заходили и уходили, своим молчанием доказывая, что им только и было нужно, что побыть рядом со все еще дышащей версией меня.
Я отклоняла телефонные звонки, даже когда телефон подносили к моему уху. Я просто отрицательно качала головой.
Не то чтобы я хотела побыть одна или была неблагодарна за оказываемую поддержку и внимание. Просто слова больше не давались мне так легко, как раньше. Чтобы что-то сказать, мне нужно было подстраиваться под свое дыхание – напрягать голосовые связки в тот момент, когда через них на выдохе проходил воздух. Для этого мне нужно было напрягать свой зашитый скобами живот, усиливая тем самым жгучую боль от плещущейся у меня под диафрагмой крови. Из-за сжимающей мое легкое жидкости затрудненное дыхание стало для меня постоянным спутником. Даже если я и была готова стерпеть боль и одышку, мне еще нужно было подобрать и подходящие слова. Они проносились мимо меня, подобно играющим в салки детям. Чем сильнее я пыталась за них ухватиться, тем больше они от меня ускользали.
