Когда мы яро осуждаем какие-то черты характера других людей, то зачастую они просто напоминают нам то, что мы больше всего не любим в себе. А наиболее остро мы реагируем на то, чего больше всего стыдимся в себе.
Резидент-акушер позволил себе прочувствовать свою грусть, в чем я себе так усердно отказывала. Возможно, прийти поплакать в нашу палату было и не самым удачным способом выплеснуть свои эмоции, однако ему отчаянно хотелось как-то их выразить. Он был сломлен и решился признать это задолго до того, как я позволила себе сделать то же самое. Тогда же мне не хватило проницательности, чтобы увидеть в нем саму себя. Судьба же, как это часто бывает, решила его далеко от меня не отпускать, пока я не поняла, что в нас гораздо больше общего, чем я могла себе представить. А также что я обязана проявить к себе то же сострадание, которое должна была проявить и к нему.
Следующие три года он снова и снова появлялся в моей жизни, подобно бую, отмечающему пройденное в открытом море расстояние. Когда мы встретились с врачами-перинатологами, специализирующимися на осложненных беременностях, чтобы распланировать нашу следующую беременность, то именно он оказался приписанным к ним в тот момент резидентом. Затем оказалась его очередь проходить стажировку в отделении репродуктивной эндокринологии, когда мы решили попробовать суррогатное материнство. Он постоянно оказывался на виду. Порой он делал вид, что нас не узнает, однако чаще всего предавался воспоминаниям об ужасах той самой ночи, или рассказам о том, как он все-таки решился пройти свою подготовку до конца. Окажись он в роли социального работника в агентстве по усыновлению, в которое мы обратились, не думаю, что кого-либо из нас это хоть сколько-нибудь удивило бы. А когда он не появился в день рождения нашего сына, мы, наконец, почувствовали себя освобожденными. Я заслужила то, чтобы наши пути, наконец, разошлись.
Проклятье было снято.
В хирургии есть такая поговорка: «Любое кровотечение когда-нибудь да прекращается». Впервые я услышала ее в операционной, будучи студентом медицинского, – ее произнес хирург-проктолог, пытаясь совладать с брызжущей кровью артерией. Я восприняла эти слова тогда как своеобразное напутствие, напоминание самой себе о собственном мастерстве и способностях. Подтекст этого выражения, равно как и скрытая за хирургической маской кривая ухмылка тогда от меня, совершенно зеленого студента, ускользнули. Лишь позже, когда я сама повторила эту фразу, будучи человеком, ответственным за остановку кровотечения у своих пациентов, я осознала ее мрачный смысл.
«Любое кровотечение когда-нибудь да прекращается», – говорят хирурги. Проще говоря – кровотечение прекращается либо потому, что врачу удается его остановить, либо потому, что не удается и пациент умирает.
Неделя, проведенная мной в палате интенсивной терапии, напомнила еще об одном, третьем, варианте прекращения кровотечения: тампонада. Я истекала кровью в ограниченное пространство: окружающую мою печень фиброзную капсулу. По мере увеличения объема жидкости в этом пространстве давление также пропорционально возрастало – кровь послушно подчинялась законам гидродинамики. Растущее здесь давление было одновременно и благословением, и проклятием. Благословением в том плане, что благодаря ему кровотечение прекратилось – произошла тампонада, то есть давление в этом пространстве стало выше давления в моих артериях. Проклятием – из-за того, что большой объем застоявшейся вязкой крови сместил мою печень, сжав ее до одной десятой нормального объема. Оказавшись столь сильно сдавленными, клетки моей печени начали умирать. Как назло, именно печень отвечает за производство частичек крови, отвечающих за ее свертываемость. Когда кровь оказывается лишена этих частичек, любое кровотечение уже невозможно остановить. Итак, моя печень отказывала, и я могла в любой момент умереть от кровопотери.
Ранее в тот день ко мне в палату зашел врач – он был в помятой одежде и халате с пятном от чернил. Он все еще жевал какую-то еду, что успел положить в рот по дороге.
