В сетях злосчастья - страница 5

, ставить букву «ять» там, где ей быть полагается, учили немного алгебре, внушали, что одежда является символом человеческого достоинства, — и ничему больше. Одежда была тем внешним признаком, который ставил его выше подонков общества. Он ни единой нитью не был связан с миром трудящихся и эксплуатируемых, а безраздельно принадлежал к миру людей, разъезжающих в экипажах. Теперь же он должен был отречься от самого себя, перестать быть «интеллигентом» и затеряться в массе рабочих и дворников — словом, как бы навсегда погрузиться с головой в болото… И вот он изо дня в день бродил грязный, покрытый вшами, изнуряемый лихорадкой, преследуемый и днем и ночью злым роком.

А в эту ночь в довершение всех бед он не мог даже уснуть. В городе царила полнейшая тишина. Никакие звуки с улицы, никакие шорохи не заглушали звона, стоявшего в ушах и мозгу Якуба. А звон этот все усиливался и был страшен, как грохот воды, ниспадающей по тесным расселинам в бездонную пропасть. Шумные улицы, дворы, каменные стены, неумолчный гул и от-

звуки шагов на тротуарах, дома, где ключом кипела жизнь, — весь этот мир из камня и железа, видимый из открытого окна, вдруг замер, застыл и онемел. Куба чувствовал себя как бы совершенно оторванным от земли, брошенным куда‑то в пространство, ему казалось, что он стоит на огромном кладбище, усеянном странными гробницами. Страх охватывал его, словно ледяная воздушная струя, в его душе росла жалость к самому себе. При тусклых проблесках рассвета он отворачивал рукава рубашки, рассматривал исхудалые руки, щупал запавший живот, с грустью думал о том, что желудку нечего переваривать, и плакал горькими слезами над своим отощавшим телом. С глубокой жалостью гладил он свои руки, прощупывал движение крови в венах и со стоном молил: «Ну же, шевелись быстрее, двигайся, действуй!» Ужасное предчувствие смерти пронизало его мозг, как молния прорезает тучу. Он стал с ожесточением ходить по комнате, чтобы заглушить звон в ушах и придать себе мужества. К счастью, где‑то вдалеке загромыхала телега по мостовой, послышался стук колес первого извозчика, прозвучал колокольный звон, долетел по росе откуда‑то из дальних лесов гудок паровоза. Звон в ушах как‑то сразу утих, но не исчезли ни страшные мысли, ни фантастические видения. Около восьми часов утра, после бессонной ночи, голодный Кубусь вышел из дому, намереваясь расположиться в парке раньше обычного. Он хотел быстро прошмыгнуть через сени, чтобы избежать встречи с дворником, но неожиданно услыхал женский голос, принадлежавший особе высокого роста, с лицом, украшенным большим красным носом, стоявшей на первой площадке лестницы:

— Эй вы, пан, как вас там зовут?.. Послушайте! Почему вы не платите мне за квартиру?

— Почему я не плачу за квартиру? — переспросил смущенно Улевич. — За квартиру? Да, конечно… Почему, в самом деле, я не плачу за квартиру?

— Что вы за ерунду плетете? Царица небесная!

— А то, что я заплачу первого числа.

— Какого?

— Первого.

— Но какого первого?

— Какого первого? Я не понимаю, пани, что вы говорите?

— Вы что же, уберетесь наконец отсюда первого или нет?

— Уберусь непременно.

— Так я вам и поверила. Вздор какой!

— Такой вздор, что первого расплачусь с вами.

— Смотрите же, не забудьте!

— Не забуду.

Отделавшись от хозяйки дома, он вышел на улицу и направился прямо в Лазенки. Брюки его совершенно изорвались, а материя от времени так истлела, что расползалась под иглой. Якуб ежедневно кое‑как сшивал штанину со штаниной, и в конце концов так называемый шаг его брюк оказался чуть повыше колен. Поэтому, когда Якуб торопился, он проделывал удивительно забавные движения. Он уже совсем привык к своему костюму, но сегодня чувствовал какую‑то неприятную усталость и холод, словно по его душе ползла отвратительная скользкая улитка. Всем своим существом он содрогался и невыносимо страдал от этих ощущений. На углу Вспольной улицы и Александровской площади Якуб случайно бросил взгляд на противоположный тротуар и позабыл о своих мучениях.

По другой стороне улицы медленно шел молодой человек с таким загорелым лицом, что в нем сразу можно было узнать деревенского жителя. Кубусь перешел улицу и последовал за этим шляхтичем. Он испытывал чувство, какое должен переживать рабочий, когда он на канате спускается с отвесной скалы, повисая над пропастью, чтобы укрепить тросы над Сен — Готардской железной дорогой. Если его товарищ выпустит из рук конец каната, переброшенный через блок, ну, тогда поминай как звали… Ведь часто человек не может спасти себя сам, и жизнь его всецело зависит от другого человека. Вздохнув еще раз, он догнал загорелого человека.