Что же она сюда положила? А ведь что-то положила! Анна увидела содержимое сундука.
Два платья и накидка. Разом припомнились все ее тревоги. Платье цвета луны, платье цвета зари… или солнца? Плащ цвета времени! Но ведь все хорошо! С теми предчувствиями, смутными предощущениями чего-то ужасного покончено навсегда! Она живет полной жизнью любящей и любимой женщины. У нее есть дочь! Нет, двое детей. Ведь и Мишель ей — как сын. Боже, какие странные переливчатые ткани! Кем и когда они сработаны? В памяти всплыла та далекая ночь, когда Поль был таким резким и молчаливым, ночь зачатия ее девочки. Анна откинула ткани. А вот и портрет Мишеля. Темная бронзовая рама, мелкие трещинки холста. Теперь Мишель старше, чем этот мальчик на портрете, одетый по моде начала девятнадцатого века. Да, удивительное сходство. Анна решительно опустила крышку сундука. Затем, собрав белье, чистое и пахнущее лавандой, вышла из кладовой.
Утро было таким, каким и полагается быть летнему утру, то есть ясным, погожим. В кухне суетилась толстуха Барб, кормилица Мишеля. Несколько лет тому назад Барб овдовела и теперь была в деревенском доме Поля кем-то вроде домоправительницы. Анна не терпела прислуги, предпочитала делать все сама. Но с Барб они ладили. Летом к толстухе Барб наезжал ее младший сын, молочный брат Мишеля. Он работал в Париже механиком. Долговязый хрупкий Мишель и приземистый, крепко сбитый Дени представляли собой несколько комическую пару. Деревенские девушки хихикали, когда эти двое молодых людей направлялись через деревню к реке — поудить рыбу. Впрочем, рыболовы они были не очень удачливые. Им, как говорил Мишель, «доставлял удовольствие сам процесс ужения».
Марин бегом бежала по лужайке навстречу огромному кудлатому псу, заливавшемуся добродушным звонким лаем.
— Мук! Мук! Старый дружище!
Девочка присела на корточки, обхватив пса за шею, и целовала его прохладный нос. Почувствовав на себе чей-то взгляд, она смутилась. Отпустила собаку, поднялась и произнесла чуть нарочито небрежно:
— Привет, Дени!
— Здравствуй, Марин.
— По-прежнему собираетесь с Мишелем отсыпаться у реки с удочками в руках?
— Кажется, у Мишеля на это лето другие планы. Он собирается основательно заляпать красками холсты.
Марин фыркнула, но сдержала смешок и, свистнув собаке, с независимым видом пошла через лужайку на шоссе — встречать отца. Он поехал на станцию — привезти Катрин. Когда при ней говорили «тетя Катрин», «скажи тете Катрин», «позови тетю Катрин», губы девочки кривила ироническая улыбка. Если кому прямо противоположно наименование «тетя», так это Катрин!
Поль сосредоточенно вел машину. «Он никогда не остается со мной наедине, — думала Катрин. — Боится? Если бы он знал, как он мне безразличен! И он, и все мужчины! Отвратительные существа с грубыми телами и бедными эмоциями!» Катрин покосилась на молодую девушку, спокойно сидевшую у поднятого стекла. «Да, женская любовь — это совсем другое!»
Катрин выбралась из машины. В бриджах, стриженая, пожалуй, слишком коротко, с сумкой через плечо. Кое-что у этой Катрин можно позаимствовать! Марин приветственно замахала рукой. Например, бриджи; но короткую стрижку Марин не любит!
Следом за «тетей Катрин» из машины появилась незнакомка в легком летнем платьице, милая, с темной челкой, одна из тех девушек, которые бог весть почему кажутся загадочными и тонкими, хотя, в сущности, никаких достоинств, кроме миловидности, у них нет. Ей было лет восемнадцать. Марин машинально одернула подол своей плотной юбки, скосила глаза на грудь под светлой летней блузкой. Ей казалось, что груди у нее слишком большие. «Я никому и никогда, должно быть, не покажусь тонкой и загадочной!» Марин испытывала к незнакомке смесь интереса и неприязни. Подойдя к машине, Марин помогла выйти отцу. «Кто это?» — спросила она громким шепотом. Поль нахмурился. Почему-то его раздражали в его рослой и умной дочери именно какие-то проявления детскости.
— Это знакомая тети Катрин, — тихо сказал Поль, — они вместе работают в издательстве.
Девушка приблизилась к ним и, приветливо улыбнувшись, протянула руку Марин.
