Жареным гусем пахнет, печеной ветчиной и лампадками в квартире богатого купца Матвея Романовича Оголовкова. К этому запаху примешивается и запах ельника от рождественской изукрашенной елки, стоящей в углу зала. В другом углу помещается приткнутый к стене стол с закуской и целой батареей бутылок. У стола сидит сам хозяин в черном сюртуке, в медале на шее и с Станиславским крестом в петлице[1]. Он принимает поздравление с праздником от одного из бесчисленных своих крестников, захудалого мальчика лет девяти. Мальчика привел его отец, очень отрепанный пожилой человек с красными руками — мелкий торговец с Сенной площади. Отец и сын стоят в почтительной позе.
— Ну, что ж ты стал?.. Читай поздравление своему папашеньке крестному, — понукает мальчика отец. — Ведь он вам, Матвей Романович, стихи поздравительные к празднику выучил, — обращается он к хозяину дома. — Ну, жарь…
Мальчик, слезливо моргая глазами, начинает:
— Папа крестный мой бесценный,
Благодетель дорогой,
С Рождеством в сей день священный
Я пришел к вам со звездой…
— И звезда у него христославская была для вас, Матвей Романыч, из папки приготовлена, и огарок туда вставлялся, а вот сегодня поутру начал он баловаться, зажег огарок да и сжег звезду, — прерывает мальчика отец. — Ужасти какой баловник! Ну, продолжай дальше… Сади вовсю!
— Я забыл дальше… — отвечает мальчик.
— Как забыл? Всю дорогу шел и твердил наизусть, а теперь забыл? Врешь, читай дальше… Читай… А то приду домой и такую тебе порку задам для праздника Христова, что небу будет жарко… Ну?!
Мальчик моргает глазами и плачет.
— Не могу… — отвечал он.
— Ах, ты мерзавец, мерзавец! Ну, что ты со мной наделал перед нашим благодетелем! И звезду сжег, и стихи забыл! Ну, не подлец ли ты после этого! Всю обедню испортил… Да ведь с тебя семь шкур за это содрать мало! Целуй сейчас ручку у папашеньки крестного и благодетеля! Да самым чувствительным манером целуй. Ну…
На сцену эту смотрят жена хозяина дома, старшая дочка и двое маленьких хозяйских ребятишек, стоящие несколько поодаль.
— Да полноте вам его мучить-то, — заступается хозяйка за мальчика.
— Как мучить, Анна Николаевна? Это его обязанность, чтобы отца крестного уважать и почитать! — восклицает гость, схватывает сына за ухо и подтаскивает к хозяину. — Крепче ручку целуй! Крепче! Эдакий Матвей Романыч у нас благодетель, а ты…
Хозяин откинулся на спинку стула, побарабанил себя по животу и принял важный вид.
— Не по нынешним временам благодетельствовать-то только, — произнес он с глубоким вздохом. — Дела не те… Теперешнии дела хоть в собаку кидать, так и то впору. Где прежде рубль наживали, там теперь и четвертака не очистится. А проживаем вдвое… Вон он, окорок ветчины-то, стоит… Было время — покупали его по двенадцати копеек, а теперь по двугривенному за фунт платим. А ведь никто этого не чувствует. Придет и жрет, как траву ничего не стоящую…
— Ужасная дороговизна, Матвей Романыч!.. Это вы действительно. А дела все хуже и хуже… Как только и жить будем! — поддакнул гость.
— Ты и я! Как ты можешь себя со мной сравнивать! У тебя красненькая бумажка завелась — ты и справил праздник в радости… А мне и в пять сотен его не угнуть. Ко мне одних поздравителей целая орава, как на постоялый двор, привалит, и всех их напоить и накормить надо. Одних крестников что! Племянников бедных — до Москвы не перевешаешь… Старух разных сирых целая ступа непротолченная… И всем денежную милость дать надо; все, как будто в банк за своими собственными деньгами, ко мне идут.
— За то ведь, Матвей Романыч, вам и от Господа Бога сторицею воздастся!
— Для Бога и делаем… А ты думал как? Неужто для вашей братии! А только я к тому, что по нынешним временам надо давать с расчетом. Где прежде синюю бумажку давал — давай рубль целковый.
Хозяин полез в карман, вынул скомканную пачку денег и выбрал оттуда трехрублевую бумажку.
— На вот тебе, крестник, на пряники… — сказал он мальчику и прибавил: — И ведь не обидно бы было, кабы люди чувствовали все эти благодеяния, а то не чувствуют. Словно статуи истуканные…
— Целуй ручку у папашеньки крестного! Целуй скорей! — крикнул на мальчика отец.
