Иногда устраивают нечто вроде учений. Я в армии не служил, мне бы очень не помешало, чтобы меня малость поднатаскали. Стрелять из винтовки могу, но ведь этого мало. Ученье никому не во вред. Кроме начштаба, старшего лейтенанта в старорежимном мундире, на котором нашиты знаки различия Красной Армии, среди нас нет, пожалуй, ни одного кадрового военного. Большинство, конечно, отслужило в свое время положенный срок и в бою не растеряется, но вряд ли нам хватит этого для выполнения серьезной задачи.
А какой задачи? Я даже и не знаю, чем должен заниматься истребительный батальон. Нийдас уверяет, будто истребительные батальоны созданы для поимки диверсантов и парашютистов. Может, оно и так. Поживем - увидим.
Название "истребительный батальон" звучит как-то слишком угрожающе. Мы ведь не истребляем, мы, наоборот, защищаем народ от фашистского истребления.
- Главная наша задача - истребление вражеских шпионов, диверсионных групп и парашютистских отрядов, поэтому наша часть и называется истребительной, - поучающе объяснил мне Нийдас. - В конце концов, не по имени судят о людях.
Заходил вчера вечером домой, встретил во дворе хозяина дома, и он сказал мне, что слишком я поторопился. Это он насчет истребительного батальона: сгоряча я, мол, вступил.
- Умный человек голову в огонь не сунет, - добавил он многозначительно.
Я лишь усмехнулся на это. Да и что мне оставалось: у нашего хозяина такие понятия, что его ничем не проймешь.
Каждый раз он учит меня уму-разуму и злится, когда я лишь ухмыляюсь. Вот и сегодня:
- Русские отступают, и не вам, необученным молокососам, остановить немецкие танки,
Я ему говорю:
- У нас есть люди... и постарше.
Сам знаю, что надо было дать сдачи покрепче, но со мной всегда так: потом, бывает, что-нибудь и придумаю, да уже поздно. К тому же какой смысл объяснять ему, зачем я вступил в истребительный батальон и взял в руки винтовку? Вот если бы он ждал гитлеровцев, тогда бы уж я не стал отделываться одной ухмылочкой, но хозяин дома вовсе не радовался войне. Несмотря на то что без конца боялся в последние месяцы, как бы и его "владение" не национализировали. Сын его, мой ровесник, куда махровее папаши. Хозяин держался в стороне от прежних схваток - и от большой мировой войны, и от маленькой "освободительной" - и считал свое поведение самым рассудительным. И обращал он меня в свою веру вовсе не по злобе - вот я и не стал задираться.
Под конец он спросил, и опять же не злорадно, а даже с тревогой:
- Скажи, почему русские сдают один город за другим?
До чего же мне тут захотелось срезать его, но я лишь пробурчал в ответ, что, мол, и наш контрудар не за горами.
- Говорят, немцы Минск уже взяли и к Даугаве вышли. А ведь от Риги до Таллина километров триста - триста пятьдесят, не больше...
Я вконец растерялся. В сообщениях Информбюро пишется, конечно, о Минском направлении, но далеко ли еще от фронта до Минска, понять было нельзя. Сообщается, что бои ведутся на таких-то и таких-то направлениях: можешь, мол, и сам сообразить, если не дурак, насколько глубоко враг продвинулся на этих направлениях. В последние дни писалось о Минском, Львовском, Шауляйском, Вильнюсском и Барановичском направлениях. Каунас, наверно, пал: о Каунасском направлении больше не пишут. У меня такое впечатление, что то или другое названное по городу направление упоминается до тех пор, пока наши не оставят данный город. Потому я и стал уверять всех, что Минск еще не пал и что немцам долго еще не видать Риги. В одном я был абсолютно убежден: в этой войне немцам до Эстонии не дойти. Красная Армия остановит натиск гитлеровцев и выбьет фашистские банды с территории Советского Союза. Я утверждал это с такой внутренней убежденностью, с такой горячностью, что, кажется, чуточку все же убедил хозяина.
Мать и сестры - у меня две сестры, обе младше меня - во всем разделяют мою веру. Мама, может, и сомневается чуть-чуть, но для сестер каждое мое слово все равно что аминь в церкви. Истина в последней инстанции. Кстати, это выражение я вычитал из третьего тома избранных сочинений Маркса и Энгельса, из той блестящей, а местами чертовски сложной работы, где Энгельс разделывает по косточкам господина Карла Евгения Дюринга.
