Лоцман поднялся на нашу палубу около полудня. Даже два лоцмана, потому что огромный курчавый детина привез с собой практиканта. Матросы сняли с катера, на котором они приехали, тяжелые чемоданы, словно лоцманы отправлялись с нами в дальний рейс.
Мы медленно, осторожно петляли между илистыми косяками. Нас опережали даже рыбачьи парусники. Наконец горизонт исчез за однообразной чащей финиковых пальм. Вот долгожданная зелень, но какая-то она скучная, пыльная, истомленная жарой. Мы плыли посередине большой реки с тяжелой и жирной водой, коричневой, как кофе.
Мы прошли Абадан с его алюминиевыми трубами, нефтепроводами, нефтехранилищами и разноцветными автомобилями и Хорремшехр со стоявшей на якоре у причала эскадрой канонерных лодок. На левом, иракском берегу время от времени попадались спрятанные среди пальм жалкие селения. Дома из глины и пальмовых листьев, без окон, окруженные валами и ревниво хранящие тайны внутренних дворов, кажутся беспомощными крепостями, рыжие стены которых можно разрушить хворостинкой. Было время сбора фиников. Женщины в черном с закрытыми лицами спускались к воде, неся на головах ящики. У каждого селения грузили баржи. Арабские парусники с наклоненной вперед мачтой, низким носом и высокой кормой, груженные ящиками с финиками, медленно ползли вверх по реке.
К вечеру мы бросили якорь близ левого берега. У кормы немедленно появились узкие лодки из побелевшего от старости дерева. Лодочники делали нам какие-то непонятные знаки, украдкой показывая зажатые в кулак деньги. Они не привезли ничего для продажи. Приехали покупать папиросы, консервы, возможно спирт. Не смущаясь равнодушием экипажа «Ойцова», они терпеливо ожидали в тени наших бортов. Стемнело, а они все еще стояли там, время от времени ленивым ударом весла выправляя положение своих лодок.
На суше, среди пальм, зажглись костры. То, что казалось минутной остановкой, превращалось постепенно в прочную стоянку.
— В прошлый раз мы здесь простояли неделю, прежде чем нашлось место в порту, — сказал капитан.
Мы уселись на шлюпочной палубе. Пальмовые рощи поглотили жару, и река дышала прохладой. Лоцман, вытянувшись в шезлонге, сосал финики, начиненные миндалем. Его губы были презрительно надуты, и он казался человеком, которого ничем не удивишь.
Нехотя, словно делая одолжение, он отвечал на наши вопросы.
— Каковы отношения с Ираном?
— Очень плохие.
Он констатировал это равнодушно, даже с удовольствием и гордостью. Нам не нужны были объяснения. Уже по одному тону было ясно, что во всем виновата противная сторона.
— А как обстоит дело с Кувейтом?
Он пренебрежительно пожал плечами:
— Kuwait small village. Belongs to Basrah liva[45].
Он не стал вдаваться в подробности, предоставив это нашему капитану, разбирающемуся в здешних делах. От капитана мы узнали, что «liva» — нечто вроде нашей области. Это не расширило, однако, наших знаний о существе нашумевшего на весь мир конфликта.
— Same language, same people[46], — заключил лоцман на своем примитивном английском языке.
— Но ведь все арабы, — возразили мы, — говорят на одном языке. Это не аргумент.
— Здесь дело в нефти, — объяснил он. — Англичане и американцы не хотят выпускать из рук кувейтскую нефть. Но мы их выгоним, как выгнали из своей страны.
— Это, должно быть, не так просто.
Лонман потянулся, зевнул. Ох, и надоедливы же эти иностранцы!
— No problem[47].
Около кормы тихо ударяли весла, тени склонившихся над удочками матросов застыли в неподвижности, маленькие красные огоньки вспыхивали в гуще плантаций, и большая луна медленно поднималась над пальмами, освещая рваные контуры их беспомощно повисших листьев.
Лоцман зевал, почесывая под рубашкой волосатую грудь.
— No problem.
Его зевота была заразительной, она передавалась и нам. Я думал о перспективах недельной стоянки здесь, на трассе приключений Синдбада Морехода, в самом центре одного из острейших политических конфликтов; мысли ворочались лениво, отяжелев от меланхолической скуки.
