Легли спать, но никто не мог уснуть в эту тревожную ночь. Стрельба по-прежнему не утихала. Я лежал и думал, как спасти самолет. Перебирал десятки вариантов. Перед глазами стоял серебристый красавец. Неужели его придется сжечь? Вдруг возле землянки зарокотала машина. Мы быстро выскочили. Кромешная тьма, сильный дождь.
– Мотор привезли? – кричу в темноту.
– Да мотор же! Где вы есть, черт побери. Ничего не видно, – донеслось с машины.
Сразу принялись за дело. Рядом с аэродромом рвались снаряды, не унималась стрельба, а дождь, словно издеваясь, продолжал хлестать еще сильнее. Трудились при двух карманных фонарях. Чтобы дольше пользоваться этими маленькими огоньками, я приказал зажигать их поочередно. Прошла ночь, а до конца работы было еще далеко. Только к полудню мотор поставили, осталось лишь запустить и опробовать.
До костей промокшие, голодные, с красными от бессонницы глазами, мы стали поочередно запускать моторы. Когда они были прогреты, техник звена Иван Авилкин произвел пробу, но поставленный мотор не давал и половины положенных оборотов. А бой уже шел на окраине Томаровки – это 25 километров северо-западнее Белгорода. Стрельба нарастала, где-то в стороне от нас рвались мины. Вся команда в десять человек окружила со всех сторон мотор, и каждый старался обнаружить причину неисправности. Но он по-прежнему не давал всей мощности, на которую был рассчитан.
Попытка взлететь не увенчалась успехом. Правый мотор неистово ревел, левый работал с перебоями. Самолет вертелся по раскисшему аэродрому, но на разбег не шел. Убедившись, что взлететь нельзя, весь мокрый от напряжения, я вылез из кабины. В это время на полном скаку к нам подлетел всадник в бурке-чапаевке.
– Какого черта возитесь? Немец скоро на аэродроме будет! Хотите, чтобы он летал на вашем самолете? – кричал раскрасневшийся всадник. – Или взлетайте, или сжигайте самолет и уходите! – И как бы в подтверждение его слов совсем недалеко от нас разорвался снаряд.
Медлить дальше было нельзя.
– Иван Иванович, что еще можно сделать, чтобы заработал мотор? – обращаюсь к Авилкину.
– Больше ничего, товарищ командир. Будем сжигать…
– Поджигай, – с трудом выдавил я из себя.
Авилкин открыл кран левого крыльевого бензинового бака, затем отошел в сторону, вытащил из кармана потертую газету, поджег ее и бросил под крыло. Когда наша машина техпомощи выехала на дорогу, самолет был уже объят пламенем. Мы слышали беспорядочную трескотню: то рвались патроны из боекомплекта.
«Сами сожгли, сами уничтожили свой самолет», – эта мысль не давала покоя. Так «линия боевого соприкосновения» для нас, летчиков, протянулась теперь и в воздухе, и на земле.
С большим трудом удалось выехать за Белгород. Дальше машина не шла, везде была непролазная грязь. Чтобы быстрее догнать свой полк, решил сдать под расписку автомашину техпомощи отступающей воинской части, а самим добираться в полк всеми возможными способами. Мы двигались пешком на восток, чтобы выйти к железной дороге. Голодные и мокрые, молча шли размытым осенними дождями полем, с трудом вытаскивая ноги из липкой грязи. Меховые унты с галошами были словно громадные магниты, которые намертво притягивала земля.
Через неделю мы, наконец, вышли на железнодорожную станцию Волоконовка. Все пути были забиты эшелонами с заводским оборудованием, людьми. Дождь, казалось, никогда не прекратится… Грязные, мокрые, уставшие до изнеможения, брели мы между длинных железнодорожных составов, чтобы найти какой-нибудь вагон или хотя бы открытую платформу, где бы можно было отдохнуть. Отдохнуть… Сейчас мы больше ни о чем не думали.
– Дяди летчики, пойдемте в наш вагон, у нас очень тепло, пойдемте, – умоляя обратилась к нам подошедшая девочка. Она была одета в непомерно длинную шинель, на петлицах которой блестели буквы «РУ».
– А где ваш вагон?
– Да вон, совсем недалеко! – обрадованно воскликнула она.
Вскоре мы были в вагоне. От двери по обе стороны прохода – двухъярусные нары, между ними – раскаленная докрасна «буржуйка». Очень жарко.
Мы узнали, что это эвакуируется одно из харьковских ремесленных училищ. Когда начали снимать с себя мокрую одежду, девочки нас окружили со всех сторон и каждая старалась чем-нибудь помочь. Брюки и гимнастерки пришлось досушивать на себе. Мы залезли на верхние нары, и я сразу уснул.
