Эта повесть не только о людях авиации, но и о цене мечты, о беспокойных людях, способных изведать «губительный восторг самозабвенья» и совершать открытия.
Они есть всюду, в любом деле, но в географии, которая с развитием авиации устремилась вверх от земли, их характер бывает заметней. Старый моряк и романтик Джозеф Конрад говорил в свое время, что «география, единственная из всех наук, возникла из действия и, больше того, — отважного действия, которое так захватывает людей домашнего образа жизни, склонных мечтать о суровых и неожиданных испытаниях, как мечтают узники за своими решетками обо всех опасностях и превратностях свободы, столь дорогой сердцу человека».
Мир не может жить без разведчиков. Когда настает их час, мы говорим: чудаки и мечтатели, неисправимые романтики и фантазеры... Разведчики еще неведомых нам призрачных островов... Ведите нас! Мы пойдем за вами.
Нет ничего прекрасней правды, кажущейся неправдоподобной!
Стефан Цвейг
По весне, когда сходит снег, откроется земля, темная и влажно пахнущая... Тонким рисунком прочертились на фоне неба угловатые линии веток, набухших почками, готовыми выстрелить из себя стрелки бледно-зеленых ростков, неповторимые в детской своей нежности. Прояснились и стали необыкновенно четкими, как бывает только весной, все контуры и дали: чуть голубеющие в дымке близкие леса Подмосковья, резкие грани зданий города, ажурные стрелы кранов над местами раскинутых повсюду строек. А над всем этим — бесконечно уходящее само в себя, прозрачное, как ледяная слеза, весеннее небо. Такое близкое — и такое далекое...
На пути к знакомым воротам аэродрома Сергея Анохина много лет встречали высокие сосны подмосковного леса, и я представляю, как он, сильный, влюбленный в жизнь человек, смотрел сквозь их ветви на светлое небо, остро чувствуя всю свежесть весеннего дня.
В комнате на верхнем этаже, с диванами и столом для журналов и шахмат, где все они отдыхают, ожидая вызова, — в этой комнате сквозь огромные окна тоже видно небо. Иногда оно становится облачным, и это может быть плохо. Один из них — дежурный. Раньше всех он уходит в зону: разведчик погоды. Остальные ждут. Сначала разговор с ведущим инженером — все должно быть предусмотрено. Потом станет поздно. Заговорил микрофон, голос диспетчера. Все готово. Они идут в другую комнату, одеваться. Там, на высоте, человек не может жить без приспособлений.
Небольшой автобус довезет его к бетонной полосе — как это все знакомо: утро, начало работы, поле, пахнущее землей, жизнью. Большая серая полоса, ведущая так далеко... И вот она снова перед ним, его машина, одна из многих, но сейчас — единственная, готовая слиться с ним в стремительном порыве, как живая. Смелые резкие контуры, матовый, приглушенный блеск белого металла. Вытянутое острое тело, похожее на снаряд, резко отброшенные назад небольшие крылья. Все говорит о скорости, которую еще не так давно назвали бы безумной. Конструкторы вложили в эту машину мысль и опыт; рабочие завода воплотили в металл, в точное взаимодействие электричества, приборов, огнедышащего топлива, гидравлических бустеров, заменяющих человеческую силу, ставшую недостаточной для управления на таких скоростях; инженеры следят за ее поведением с влюбленностью тренера; механики готовят ее к работе, помня, что малейшая их ошибка может стоить жизни... Теперь она готова. Она ждет только его, все отдано в его руки.
Он идет к ней в странном своем костюме — на нем плотно облегающий тело зеленый комбинезон из капрона, исполосованный стягивающейся мгновенно шнуровкой; там, на большой высоте, начиная с четырнадцати тысяч метров, жить нельзя: в разреженном воздухе «закипает» кровь. Из нее выделяется азот, и наступает аэроэмболия — «воздушная смерть». Если что-нибудь случится с кабиной, где компрессор поддерживает давление, обычное для поверхности Земли, костюм искусственно сожмет тело и сохранит жизнь. От пояса тянутся резиновые шланги — для баллонов сжатого воздуха, кислорода. На лице кислородная маска. Круглая металлическая каска защищает голову.
