Любое из этих предположений имеет право на жизнь. Но есть и другая правда, и состоит она в том, что человеческий ум нуждается в тесной связи со всем окружающим его космосом. Именно это внутреннее устремление и побудило меня отправиться в паломничество по святым местам – путешествие, сочетающее в себе личное странствие с культурным, которое все мы совершаем в течение жизни.
Мое паломничество началось так же, как оно начинается у любого американца. Моими спутниками в самом начале были отнюдь не классические фолианты, и даже не внутреннее ощущение миссии. Я вырос на «Трех марионетках» и Супи Сейлзе, на бейсболе, баскетболе и рок-н-ролле. Все вокруг намекало, что мне стоит научиться играть по правилам, чтобы играть хорошо. И я играл, и с баскетбольным мячом в руках я проложил себе дорогу в Гарвард, что было весьма значительным достижением для парня из бруклинской Новой Утрехтской школы. Я достиг немалых успехов, и даже не задумывался о нереальности всего происходящего, не замечал растущей во мне тревоги.
Я продолжал играть в эту игру, но все больше и больше стал задаваться вопросами: «Кто я? Откуда я? В чем смысл всего?» Люди снисходительно улыбались и говорили, что это пройдет. Некоторые называли мое всевозрастающее смятение мещанским пережитком – уговаривали перестать копаться в себе и совершить, наконец, революцию сознания.
В целом, в Гарвард я пошел именно за революцией. К тому моменту я уже довольно подустал от всего этого. Лекционные залы, корпуса, «священные» академические традиции – все это не имело никакого отношения к тому, что происходило на улицах Кембриджа. Здесь был совсем иной мир – мир, населенный пестрым разнообразием видов, одетых в разношерстные костюмы, придерживающихся различных идеологий, а воздух казался просто наэлектризованным ожиданиями.
Я хорошо помню день, когда отказался от мира и стал, наконец, собой. Я сидел в аудитории вместе с тремя сотнями других студентов и слушал лекцию нобелевского лауреата по биохимии, который объяснял нам, что мир возник в результате Большого взрыва и последующего смешения углерода, кислорода, водорода и азота. Я решил не упускать шанса и продемонстрировал всю свою глупость, на глазах у всей аудитории подняв руку и спросив оратора, что же послужило причиной Большого взрыва. В ответ ученый насмешливо заметил, что неумно выдавать подобное шутовство за глубокомыслие.
Сегодня я понимаю, что в словах профессора была львиная доля правды. В конце концов, даже Будда во всем своем великодушии советовал ученикам не задавать подобных вопросов, поскольку они ничему не научают. Но в тот момент меня осенило, что никто, в действительности, ничего не знает.
Я пустился в непрерывный поиск. Я читал одну за другой книги по психологии и религиоведению. Ходил по улицам и разговаривал с незнакомцами, и они утверждали, что гарвардская школа теологии кишит атеистами, а большинство чернокожих выпускников уехали в Африку, но вскоре снова вернулись в Америку, будучи весьма разочарованными. Моя комната превратилась в ночлежку для людей с улицы. Я стал активным участником собраний на гарвардской площади, встречался с радикалами, сливался с процессиями людей в черных одеждах и с крестами на шеях, с кришнаитами, с Черными Пантерами, с борцами за освобождение животных и другими людьми. Впервые я открыл глаза и увидел, как одиноки студенты, и осознал, что так называемое образование держится на зазубривании и страхе. Богатый и бедняк – все они блуждали в пустоте, не осознавая своей сущности, самого центра, этого общего сердца, биение которого мы перестали слышать. Я продолжал читать все больше и больше «литературы». По крайней мере, на страницах этих книг никто не претендовал на некое знание, оставляя это право за учеными. Однажды профессор мировой литературы, уважаемый мной человек, в порыве откровения сказал мне: «Ступай, я ничего не знаю, и не собираюсь играть перед тобой отца-наставника». В тот день я ушел.
Я бросил колледж. Ушел из дома. Оставил друзей, которых уже тошнило оттого, что я полощу им мозги, и отправился в мир. Кто-то говорил: «Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь». Другие говорили: «Через шесть месяцев ты остынешь». Я приехал в Нью-Йорк и стал таксистом. В это время город был невероятно открытым, настоящими воротами мира, и ты никогда не знал, кто окажется у тебя на заднем сиденье. Я дал обет отказаться от обусловленности восприятия и раскрылся для любого опыта. Да, через шесть месяцев я перегорел.
