Еще в древности Марк Аврелий обращался к человеку с призывом: «Изучай движение светил как принимающий в них участие». А Кант — вы, очевидно, это помните — признавался, что более всего на свете его заставляют благоговеть две вещи: евод нравственных правил в нем и звездный свод над ним. Изречение это известно, но, может быть, не обращали особого внимания на то, что для Канта вот эти своды — внутренний и звездный — выступают в неразрывном единстве. Благодаря этому его внутренний мир получал возвышенный импульс и характер, его как бы овеивало дыхание Космоса. Словом, наш космический век поставил перед нами космические задачи. Потому, на мой взгляд, нельзя и нелепо требовать от человека обычного мышления, когда, как говорится, сам воздух необычен.
Не помню, кто сказал, что человеком движет тайна. «В тайне бо живет человек, тайнам же несть конца». Может быть, с особой остротой это ощущаешь в горах. Вот почему название вашей вещи — «Семь дней в Гималаях» — мне представляется правомерным. (Накануне у меня был спор с моими товарищами по поводу названия: они нашли его неудачным. —В. С.) В древнем китайском стихотворении сказано: «В горах побывал всего лишь семь дней, а в мире тысяча лет пронеслась». Там все по-другому, и время течет по-другому. — На мгновение задумавшись, Святослав Николаевич добавил: — Ведь горы принадлежат уже больше Космосу, чем Земле.
В декабре восемьдесят второго года мы принимали участие в работе Джайпурской конференции индийских писателей, пишущих на хинди. Наша делегация была немногочисленной. Она состояла из двух человек: первого секретаря московской писательской организации Ф. Ф. Кузнецова и меня. По этому поводу я даже слегка иронизировал, говоря Феликсу Феодосьевичу, что он возглавляет меня.
Когда пришел мой черед выступать, я обратился к делегатам с традиционным индийским приветствием: «Намаете», что вызвало волну аплодисментов, а затем, не чуя особой беды, прочел свои стихи (благо они были переведены на хинди) о Махатме Ганди.
Реакция оказалась непредвиденной. Вслед за мною, темпераментно жестикулируя, один за другим стали подниматься на трибуну то седобородые аксакалы в белых и голубых тюрбанах, то молодые люди с горящими глазами и взъерошенными прическами. Они читали, а вернее, пели или декламировали нараспев стихи под одобрительные возгласы зала: «Вах! Вах!» Началась стихийная мушейра (так в Индии называют состязание поэтов), в ходе которой меня вновь вытащили на трибуну и заставили читать еще какие-то стихи.
Феликс Феодосьевич укоризненно поглядывал на меня, ибо я невольно сломал чинный ход конференции. Правда, как потом выяснилось, все это было к лучшему. Такая эмоционально-поэтическая пауза была необходима. Она разрядила обстановку и, в общем, пошла на пользу делу.
В перерыве нас обступили. Невозможно передать, с каким энтузиазмом жали нам руки и какое количество автографов нам пришлось раздать. Принимали нас бурно и восторженно. Но, пожалуй, особенно запомнились слова одного собеседника — была какая-то непререкаемо-убежденная интонация в его голосе: «Мы знаем, что нигде в мире нас так не любят, как у вас в России. Но знайте, что и вас нигде так не любят, как у нас в Индии».
Честно говоря, вот эти слова жили в моем сознании и подсознании, когда я готовил свой доклад, а точнее, учитывая его скромные размеры, сообщение для международного симпозиума, организованного делийским университетом, — «Индия и мировая литература». Название я ему дал в точном соответствии с его содержанием: «Сердце сердцу весть подает». Я предлагаю его вниманию читателя на тот случай, если кто-то захочет познакомиться с кратким и беглым (и, конечно, неполным) обзором истории развития индийской темы в нашей литературе.
"Есть в России поговорка: «Сердце сердцу весть подает». Вот в этой поговорке как бы выражено существо отношений, складывающихся в течение веков между народами России и народами Индии.
Глубинная связь между двумя странами, являющимися своеобразными континентами, теряется в толще веков. Светящимся пунктиром она обозначена самой историей. Не может быть случайным тот факт, что русский язык, как никакой другой, близок санскриту, на котором созданы величайшие философские и литературные памятники древности. Санскритские корни в нашем языке видны невооруженным глазом. Однако, как говорил Николай Рерих, «не об этнографии, не о филологии думается, но о чем-то глубочайшем и многозначительном». По его мнению, это «глубочайшее и многозначительное» состоит в том, что «именно русские народы и народы Индии далеки от шовинизма. В этом их сила».
