Мальчуган обхватил ствол руками, уперся в него пятками, выгнул спину дугой и пошел — нет, взбежал, как обезьяна, до самой макушки!
На этот раз у меня получилось лучше. Мало-помалу я добрался до огромных листьев, среди которых большими гроздьями висели орехи. Я попытался сорвать один орех, но он был словно привязан стальной проволокой. Вдруг в кроне что-то загудело, и на меня бросилась тысяча бесов. Миг — и я опять сижу на земле. Правда, на этот раз без единой ссадины: научился лазить на полинезийский лад!
— Ты почему так быстро спустился? — спросила Лив.
— Манупатиа, — объяснил вождь, — жалящая птица.
Увы, корабли доставили сюда также и осу…
— Будь осторожен наверху, — поучал меня Терииероо. — В кронах часто прячутся ядовитые тысяченожки — огромные, длиной с твою ладонь. Они жалят куда злее, чем осы. Но уж лучше пусть ужалит, чем от страха выпускать из рук ствол! Укус можно вылечить луком или лимонным соком.
После скоростного спуска я обнаружил, что ноготь на большом пальце ноги посинел и отстал. Вождь вызвался врачевать меня. Ноготь нужно совсем оторвать, чтобы новый рос правильно, заключил он. Я сел на пол террасы и задрал ногу кверху. Вождь Терииероо уцепился за ноготь и дернул его, вложив в этот рывок все свои сто двадцать пять килограммов. Сияя, он показал мне оторванный ноготь. Кровь капала на пол; вождь стер ее ваткой, той же ваткой прочистил ранку. Потом обдал мой палец кипятком — операция окончена.
На кухне под навесом супруга вождя и Лив что-то размешивали в огромном котле: шел урок домоводства, только плиту заменял каменный очаг посреди земляного пола. Разведут костер, камни накалятся, и на них, погасив огонь, можно жарить и печь.
Вот и сейчас между камнями торчали свертки из листьев, в которых лежало какое-то невиданное тесто, а Лив и мадам сновали вокруг очага, среди кошек и кур, размахивая прутиками, пальмовыми листьями и здоровенными секачами.
Предоставив женщинам заниматься своим делом, мы с вождем пошли потолковать о переменах, которые несут с собой новые времена. В углу террасы стоял рабочий стол; когда местные жители приходили к вождю со своими ходатайствами, он принимал их, возвышаясь над горами старых бумаг, писем, календарей и соломенных шляп, рядом с которыми можно было найти пузырьки с лекарствами, вату, жестяные коробки, треснувшую чашку, зонт, крахмальный воротничок…
Дом Терииероо, наполовину закрытый цветущим и благоухающим кустарником, стоял близко от дороги. Не отрываясь от работы, вождь мог видеть проходящих. Он приветственно махал прохожим, обменивался с ними шутками. «Заходите, пообедаем!» — кричал он. «Спасибо, уже», — отвечали они, шагая дальше. Прежний гостеприимный обычай теперь стал просто вежливой фразой. Это уже не приглашение, а приветствие, вроде нашего «здравствуйте».
То и дело мимо проносились автомобили, битком набитые горластыми туристами, которые наслаждались природой, так сказать, на ходу. Мы успевали заметить только тропический шлем, блеск очков и фотоаппаратов, нередко — украшенную цветами вахину с сигаретой в зубах и мандолиной. Миг — и нету, скрылись в вихре пыли и выхлопных газов. Счастливые обладатели путевки в рай спешили до ночи вернуться в Папеэте.
Дни складывались в недели, а мы все жили в долине Папену. Никаких вестей с маленькой шхуны, которая должна была доставить нас на уединенные острова под экватором. Мы лазили по горам среди зарослей папоротника, купались в бурных речках под сенью пальм. Вместе с вождем ходили в лес за плодами, гуляли на солнечном морском берегу.
Как раз напротив устья долины Папену в барьерном рифе есть проход, и прибой здесь с рокотом обрушивается на берег. Словно грохочет обвал — это галька перекатывается в такт набегающим волнам. А по верху галечного вала, накаленного лучами солнца, разбросаны великолепные изделия самой природы. Вперемежку с плавником, прелыми водорослями, камушками лежит множество раковин, одни — переливающиеся всеми цветами радуги, другие — выбеленные солнцем и морем. Лежат кораллы, пестрые губки, высушенные морские животные, скорлупа кокосовых орехов.
