В России с первых же дней войны были закрыты высшие военные учебные заведения: все обучающиеся ушли на фронт. Закрылись и наша Артиллерийская академия и офицерская стрелковая школа, где мне постоянно приходилось бывать для испытания новых образцов оружия и где я читал лекции офицерам переменного состава. Эти меры объяснялись теми же соображениями о молниеносном окончании войны: нет теперь времени на длительное обучение в академиях, как и нет места для различных опытных работ.
Спустя несколько дней после описанного мной заседания в Артиллерийском комитете я был вызван к начальнику нашего управления генералу Кузьмину-Караваеву. Он предложил мне отправиться в Японию для переговоров по снабжению русской армии оружием и патронами, а также для приемки всего того, что уступит России японское правительство. Меня посылали в качестве специалиста по оружейной и патронной части. Нашу миссию возглавлял заведующий артиллерийскими приемками генерал Гермониус.
Сборы были недолги: мы считали, что Япония быстро отпустит нам некоторое количество оружия из своих запасов. Захватив с собой лишь небольшие чемоданчики, в двадцатых числах августа мы уже катили в сибирском экспрессе на восток.
Встречные поезда попадались главным образом воинские. По Северной дороге двигались пехотные полки, артиллерия, казачьи части. Помню, что шли уже второочередные части, с более долгим сроком мобилизации. Путешествие было довольно скучным, ожидали все время свежих газет и тогда подолгу обсуждали телеграммы о ходе военных действий.
Как мы и предполагали, германцы направили свой главный удар на запад. Россия получила возможность закончить мобилизацию своих сил. Для сосредоточения русских войск этот вопрос имел первостепенное значение; если бы германцы напали в первую очередь на Россию, она должна была бы очистить передовой театр войны и сосредоточить свои армии по линии крепостей во избежание частичных поражений. Скорейшее выяснение главного удара германской армии — на запад или на восток — являлось тогда одной из самых ответственных задач. На организацию соответствующей разведки было обращено колоссальное внимание. И первый орден в ту войну был назначен организатору разведки за исключительно быстрое и исчерпывающее выяснение этого важнейшего вопроса. Это был тот самый офицер с лицом Наполеона, сопровождавший меня в секретные командировки за границу в 1913 и 1914 годах.
Несмотря на встречные воинские поезда, передвижение наше шло довольно удачно, без всяких остановок и задержек в пути. Мы миновали Урал, пересекли степную полосу Западной Сибири с ее базграничными просторами, гигантскими реками и мостами, зорко охраняемыми многочисленными патрулями. Далее пошла сибирская тайга — унылая, мрачная, с непроходимыми болотами, с повалившимися или торчащими вверх засохшими деревьями, вздымающими к небу свои искривленные сучья.
Во Владивостоке нас как громом поразило известие о разгроме 2-й русской армии генерала Самсонова в Восточной Пруссии. Оно даже омрачило радость от сражения под Гумбиненом, блестяще выигранного русскими. Мы стали обсуждать причины поражения самсоновской армии.
Мы знали, что немцы применяли в больших масштабах тяжелую артиллерию. Это морально подавляло наши необстрелянные части. А у Самсонова артиллерии почти не было! Но главная причина — это слишком ранний переход в наступление 2-й армии, когда она не была еще полностью готова к боевым, действиям. Здесь сказалось стремление русского главного командования во что бы то ни стало честно выполнить свои обязательства перед французами и оттянуть на себя германские силы, не сообразуясь со степенью готовности своих армий. Эта цель была достигнута: несколько германских корпусов были сняты с французского фронта для переброски на русский. Снятие этих корпусов сильно повлияло на исход генерального сражения на Марне, когда был приостановлен марш немцев к Парижу. Казалось, что и русское командование было вправе ожидать в трудные часы помощи от своих союзников. Увы, как горько нам пришлось в этом разочароваться!
