Алексеев[9] и Русский вышли из вагона и направились в здание вокзала, чтобы позвонить в штабы фронтов, разбросанных по разным концам России, а Николай снова остался один, чтобы ждать.
Утром второго марта, в четверг, Рузский принес телеграммы с ответами, и камердинер поставил серебряный поднос с конвертами на письменный стол. Николай спокойно взял старинный нож и начал разрезать голубую бумагу конвертов императорской почты, стараясь не повредить штемпелей с указанием даты, времени, места отправления и количества слов. Теперь они важны для истории, не для него. Он уже не царь, если это зависит от ответа собственных генералов. А те были единодушны: он должен отречься. Он поднялся из кресла, открыл окно и приподнял занавеску – он чувствовал, что задыхается. Но это не помогло. Наверное, нужно уехать с этой платформы. Или вообще из города. А если и там, на открытом пространстве, ему не хватит воздуха? Куда ему бежать? Ему придется подписать отречение в поезде. Что ж, самые важные события в России часто происходили на колесах.
Он вспомнил первую ночь после ареста. Его лишили свободы восьмого марта, когда он на своем поезде въехал в Могилев, в Ставку верховного главнокомандующего, чтобы попрощаться с войсками. Той ночью, уединившись в своем купе, он начал неторопливо раздеваться в полутьме. Горели лишь лампады под иконами. Он один и под стражей, в неведении, куда едет и как долго протянется его заточение. Он присел на край кровати и прислушался. Поезд проходил через какую-то крупную узловую станцию, было слышно, как на развилках менялось направление путей, и вагон то и дело кренился из стороны в сторону, когда состав поворачивал. Дрожали и позвякивали хрустальные стаканы на подносе с водой, который ему ставили на ночь рядом с кроватью. Подрагивающая и мерцающая слабыми бликами в тусклом свете лампады вода в графине восхитила его и загипнотизировала; своим непрестанным колыханием она словно подталкивала его посмотреть на происходящее с иной стороны. В любой точке земного шара и в любой момент истории существовали люди, похожие на него, то есть узники, которые не знали ни того, в чем их обвиняют, ни того, когда наступит их последний час. Ах, если бы вдруг открылась дверь и появился сам Царь всех царей, и стал бы ему, Николаю, ближайшим другом и почитаемым отцом, который может все-все объяснить, который сильнее, смелее, умнее его…
Поезд замедлил ход, он подошел к новой станции и пополз мимо перрона, как ползет в узком проходе змея. Он почти остановился, а потом вдруг снова ринулся вперед, словно стремясь убежать от какой-то опасности. Все огни в императорском составе были погашены. В первом и последнем вагонах теперь располагались солдаты восставших против царя частей, представители новой власти.
Он сошел с этого поезда в последний раз девятого марта в Царском Селе, и состав откатили на заброшенный запасной путь, словно в небытие. Князь Долгоруков[10] и старый камердинер пришли, чтобы помочь ему собрать вещи и вынести чемоданы. Французский нож для бумаги был им намеренно оставлен на столе. Пускай он попадет в руки новых властителей и в один прекрасный день послужит и им для того, чтобы вскрыть конверт с «сюрпризом», который, когда наступит их черед, приготовит власть им самим. Он не хотел брать с собой вещей, которые его окружали здесь. Ему казалось, что они должны оставаться на своем месте и тогда, когда самый главный российский поезд, уже без золоченых гербов с голубой эмалью, повезет по необъятным просторам страны новых своих пассажиров, тех, кто придет вслед за ним.
С того дня начался их семейный плен, бессрочное заключение, которое день за днем привело их к душному июльскому вечеру в доме Ипатьева. Он, Николай, изменился, стал молчалив и не участвовал больше в разговорах детей. Раньше всех это заметил Алексей, когда задумался, как теперь они отпразднуют тридцатое июля, его день рождения. Год назад в маленьком празднике приняли участие все, даже солдаты, они тоже пели и танцевали. А сейчас? Что придет в голову этим, новым? Солдаты, которые охраняли их здесь, нисколько не походили на тобольских. А на караул в Царском Селе тем более. Эти только и знали, что унижать их семью. Отца они называли Николашкой Кровавым. Какие они разные, солдаты… В Петрограде солдаты императорской гвардии казались такими счастливыми, когда видели его отца, спускающегося к казармам, расположенным рядом с Зимним дворцом. Нет, они на самом деле любили царя и его, царевича. Разве раньше он мог подумать, что кто-то из солдат не любит царя? А вот эти, ипатьевские? Может быть, у них есть какой-то другой царь, которого они любят? Здесь их начальником был Юровский
