Нет ничего более ненадежного и зыбкого, чем признание толпы. Толпа безжалостна и безлика, стоит оступиться и ты на краю, стоит совершить ошибку – никто не будет с тобой считаться.
Так убили они давней весной ведьму из соседнего племени, забили камнями насмерть, швырнули в темное покрывало и сбросили с высокой скалы на съеденье грифам. Абигэйль задыхалась от ужаса, глядя на эту картину. Абигэйль, как всякая интуитивная личность, была подвержена резким и необъяснимым перепадам настроения, часто совершенно не умела различить, ее ли это настроение или она опять поймала чужое. Она впитывала чужие эмоции, посему любое человеческое страдание переживалось ею, как свое собственное, если не острей.
Она читала людей, как книги, она с первого взгляда могла распознать, в каком настроении человек, о чем он думает и что ощущает. Она знала все эмоции по запаху. Страх пах острей всего. Запах страха был едким, как скисшее молоко или тухлое мясо. Люди вокруг были полны страхами. Абигэйль ненавидела толпу. Она задыхалась и стремилась поскорей вернуться к себе домой, в безопасное тихое место. Природа всегда действовала успокаивающе, особенно деревья. Она научилась говорить с деревьями еще будучи маленькой девочкой, когда раскачивалась на длинных косах могучей ивы, как на качелях, и любовалась синим-пресиним небом.
Хаггар знал все ее причуды. Хаггар был ее возлюбленным. Мужчиной, которому она отдалась, будучи совсем юной девушкой, которому она доверяла все свои мечты и мысли. Мужчина, от звука голоса которого ей хотелось петь, а ласки его звучали томной нотой где-то в самой глубине ее естества.
Поздно ночью возвращалась она из своего похода. Довольная – нашла несколько редких кореньев от сглаза, а еще парочку травяных настоев сможет она приготовить для молодой матери, которая внезапно потеряла молоко.
Вдруг Абигэйль заметила горстку людей, которые толпились возле ее жилища и о чем-то перешептывались. Когда она подошла поближе, толпа расступилась, и навстречу к ней вышел не кто иной, как ее возлюбленный, Хаггар.
Хаггар был высоким, стройным мужчиной атлетического телосложения, производившим на женщин неизгладимое впечатление своими сильными руками, широкими плечами, уверенным взглядом серо-голубых, с прищуром глаз. Его голос был низким и шел как бы из живота. Как только он начинал говорить, женщины замирали и слушали его, мечтательно прикрыв глаза. Гипнотически действовал этот голос на женщин. А еще на собак. Но вот воины, настоящие воины-мужчины, почему-то не доверяли Хаггару. И вроде бы не было повода усомниться в его мужестве, и вроде бы шел он в бой со всеми и не трусил, а не было ему доверия.
Фразы строил красивые и плавные, гладко говорил, но сквозила какая-то гнильца в этой речи его текучей, часто не договаривал до конца, повисало в воздухе молчание и ощущалось, что хочет он уйти от ответа, лишь бы решений не принимать самому. Абигэйль знала грешок этот за ним, но любовь ее была слепа, и вовсе не потому, что она была слишком наивна, нет. Эта девушка видела чистую сущность, проявления чистого потенциала души в человеке, а сущность у каждого человека прекрасна. Ведь так?
Потому она и не замечала недостатков, пока уж жизнь нос к носу ее не столкнет и не покажет, пока она страдать не станет горько. Тогда бровь вверх подымет в удивлении и застынет на некоторое время, как будто резанули чем-то острым, глаза грустно вниз опустит, ресницами длинными укроется. Переживет разочарование, утром проснется и опять, как птичка вольная, щебечет и красивое вокруг видит…
Распахнула широко глаза, подбежала Абигэйль к Хаггару, а он прищуром таким недобрым глянул, холодом окатил и говорит своим низким голосом:
– Ты должна уйти отсюда, народ волнуется. В стаде умерло пять коров, и все подозревают тебя.
– Как уйти? Куда?
– Куда угодно, лишь бы подальше, дали тебе время до рассвета, не то придут утром и… плохо может это все закончиться.
Страшная боль защемила где-то глубоко в груди, как будто кто-то сжал рукой сердце. Абигэйль сложно стало дышать, она с мольбой посмотрела в глаза Хаггару:
