Но ведь Гиббон в конце XVIII в. мог знать лишь о малой доле удивительных находок, описанных в этой книге. С тоской о прошлом взирая на византийцев той поры, когда на них еще не обрушились с запада их крестоносные христианские собратья, он замечал: «Наслаждаемся мы или пренебрегаем нашими нынешними богатствами — все равно мы можем только позавидовать тому поколению, которое еще могло читать историю Феопомпа, речи Гиперида, комедии Менандра и оды Алкея и Сапфо». Во времена Гиббона знали лишь имена этих писателей; и все же, каким бы чудом это ни казалось, ученым и археологам нового времени удалось обнаружить те или иные сочинения, принадлежащие практически каждому из них.
Что же говорить о целых литературах, исчезнувших с лица земли, например литературе этрусков, или кхмеров Камбоджи, или финикийцев Тира и Сидона? Что говорить о карфагенянах, книги которых были отданы римлянами своим нумидийским союзникам и сгинули вместе с ними? Народ, из среды которого римляне взяли молодого раба, ставшего прославленным Теренцием, превосходным латинским драматургом, — этот народ должен был обладать незаурядным литературным талантом. И кто знает, может быть, мы найдем когда-нибудь сочинения карфагенян? Ведь полтора столетия назад литература египтян и жителей Месопотамии казалась нам в такой же мере недосягаемой. И все же теперь у нас есть и «Гильгамеш», и «Папирус Райнд», и гимн Эхнатона, не говоря о бесценных документах юридического, социального и исторического содержания, найденных на Ближнем Востоке.
Разумеется, если бы ученые расстались с надеждой добавить что-нибудь к скудным остаткам древней литературы, они, возможно, никогда и не устремились бы навстречу приключениям, а нам остались бы неведомы волнения и триумфы, сопровождающие непрестанный поиск завещанного временем.