Я прошел на кухню, оттуда в кладовку. Если у тебя есть дети, то есть и продукты. Но там не было ни пачек с хлопьями, ни кукурузы, ни сладостей. На полках стояли только банки с тушенкой. На полу — пустые бутылки из-под водки. Все это было выстроено ровными рядами, этикетка к этикетке. У меня пот потек по спине.
В холодильнике — коробки с едой навынос, газировка и снова водка, но ни сока, ни молока, ни яиц или арахисового масла.
Я пошел дальше по дому. Поначалу я старался идти тихо, но теперь уже не очень таился. Я зашел в хозяйскую спальню, в кабинет. По лестнице я поднялся, прыгая через ступеньки. Детские спальни были на втором этаже. Все чисто и аккуратно, но от этого было еще страшнее. На столах — древние компьютеры. В ванной зубные щетки, которыми не пользовались несколько лет.
Я кубарем скатился вниз и снова заглянул в хозяйскую спальню. И понял, что женскими принадлежностями никто давно не пользовался. Только мужскими. Все, что для женщин, было засохшее и старое.
У меня бешено забилось сердце, и я побежал. Я выскочил из дома, вернулся в машину. Мой мобильный снова завибрировал. Это опять была Бастилла. На сей раз я ответил.
Джонна Хилл сидела в полицейском участке в Мишн, в долине Сан-Фернандо. Маркс постарался отправить ее как можно дальше от города. Мы наблюдали за ней через двустороннее зеркало. Она была одна, вертела в руках крышку от бутылки. Бастилла и Мансон почти два часа пытались ее допрашивать. Джонна ничего не желала признавать и отказывалась говорить о Леви.
Мансон потер глаза, облокотился о стену и хмуро спросил:
— Вы уверены, что это был Леви?
— Да.
— Может, просто голос похож?
— Это был Леви, Мансон. Я знаю его голос.
В комнате были серые стены, стол, металлические стулья и аппаратура для записи. Мы с Пайком остались с Мансоном, а Бастилла пошла за фотографиями жертв. Маркс то входил, то выходил. Звонил своим знакомым в «Баршоп, Баршоп». Через несколько минут он вернулся, держа телефон, словно это была раскаленная железяка.
— Она начала говорить? — спросил он, взглянув на Мансона.
— Она — крепкий орешек. Молчит.
— Она ему верит, — сказал Пайк.
— Пайк, не надо! — закатил глаза Мансон. — Она просто сумасшедшая.
— Может, она и сумасшедшая, — сказал я, — но она верит, что Леви помог ей наказать человека, который убил ее сестру. Она считает, что он на ее стороне.
На столе лежали материалы по делу Ивонн Беннет. В том числе и ее дело из полиции. В психиатрическом заключении — экспертизу проводили при первом аресте — было написано, что она подвергалась сексуальным домогательствам со стороны мужчин, которых мать приводила домой. Видимо, подумал я, они пытались домогаться и младшей сестры. И не исключено, что Ивонн, защищая ее, предлагала себя. Я взглянул на разбитое сердце — татуировку на плече Джонны.
Мансон отказывался в это верить:
— Да быть не может. Это все Уилтс!
Маркс нервно крутил в руках мобильный телефон.
— А может, и не он. Приблизительно в то время, когда была убита Фростокович, шел сбор средств на кампанию Уилтса. Этим занимался партнер из «Баршоп». Это раз. Когда через несколько лет Уилтс устраивал прием, там тоже были два человека из «Баршоп». Свидетель, с которым я говорил, вспоминает, что Леви вроде бы там был. Это два. Так что получается, что через свою фирму Леви мог знать этих женщин.
— А Леви был на ужине в честь Уилтса в день убийства Репко?
— Это мы как раз выясняем. — Маркс взглянул на Джонну. — Когда вы последний раз общались с Леви?
— Сегодня днем. Он все требовал, чтобы я ее нашел. Полагаю, он ищет ее, чтобы убить. Она на его звонки не отвечала — видно, тоже так считает. Поэтому-то и вернулась в Силмар.
— Надо его брать, Томми, — вздохнул Мансон.
Маркс так не считал.
— Если мы его возьмем до того, как она заговорит, мы просто его предупредим. У нас ничего нет. Даже если она расскажет все, что знает, это будет ее слово против его.
— Леви считает, что я ее ищу, — сказал я. — И ждет моего звонка. Давайте я ему позвоню.
— И что нам это даст?
— Я скажу, что нашел ее. Если назову место, он туда поедет.
— Ну и что? За это мы его не арестуем.
