— Я придумываю всякие истории. Это моя работа, Элвис. Я придумываю истории в рамках заданных параметров имеющейся структуры.
С гением разговаривать трудно.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— О законе. Я начинаю со списка — имена, даты, события и так далее. Это просто информация, никак не структурированная. Моя работа — организовать имеющиеся факты, понимаете? Сочинить историю. У противоположной стороны имеются в распоряжении те же факты, и она тоже должна придумать историю. Факты всегда одни и те же, а истории получаются разные. Чья история лучше, тот и убеждает присяжных.
Я начинал терять терпение:
— Какое это имеет отношение к Берду?
— Маркс был со мной достаточно откровенен. Он убедил меня.
— Он убедил вас, что Берд мог совершить эти убийства?
— Да.
— На основании фотографий? Альбом свидетельствует только о том, что между Бердом и человеком, который делал эти снимки, существует некая связь.
— Эти люди не дураки, Элвис. Они проверили возможность существования второго убийцы, но не нашли ничего, что бы это подтверждало. И на альбоме нет больше ничьих отпечатков.
— Они не смогли найти Анхеля Томасо. Они правы, только если будут игнорировать показания Томасо, данные под присягой, и именно это они и делают. Они предполагают, что он допустил ошибку.
— Возможно, и допустил, такое случается сплошь и рядом. Человек говорит правду такой, какой он ее знает, но ошибается в своем знании.
— То есть вы хотите сказать, что три года назад, когда мы доказали, что этот человек не мог убить Ивонн Беннет, мы ошибались.
Он неловко улыбнулся:
— Нет, мы были правы — учитывая ту информацию, которой мы на тот момент обладали. Здесь есть разница.
— Вы помните Лайонела Берда?
Он нахмурился — не понимал, к чему я клоню.
— Конечно, помню.
— Я поработал над этим всего несколько часов, Алан, но вот что я выяснил: убийства происходили в разных районах города и орудие убийства было в каждом случае разное. Из-за этого полиции было бы трудно объединить эти преступления, а значит, преступник все тщательно планировал. Мы имеем дело с опытным хищником. Берд таким не был. Его психологический портрет этому не соответствует.
Леви хмуро посмотрел на фото своей жены и дочек. За его спиной открывался вид на Лос-Анджелес.
— Элвис, я понимаю, что вы расстроены. Я тоже расстроен. Три года назад я боролся за мистера Берда и победил. В прошлый раз были правы мы, в этот раз правы они. Меняются факты, меняется и история. Это неизбежно.
Я встал и направился к выходу.
— Возможно, история снова переменится после того, как я поговорю с Томасо.
Он нахмурился точно так же, как когда смотрел на фото.
— Что ж, делайте что хотите, но вы только поставите себя в неудобное положение. И выставите себя неудачником.
— Алан, вы что, заключили сделку с Марксом и обещали ему молчать?
— Что вы такое говорите?
— Маркс и Уилтс вопили, что нельзя было снимать обвинения с Берда, но вашего имени они не называли.
Леви помрачнел:
— Не забудьте, выйдя отсюда, на парковке показать пропуск.
Джон Чен позвонил, когда я выезжал из здания. Его паранойя прогрессировала — он назначил мне встречу под мостом на Четвертой улице. Это малонаселенный промышленный район Лос-Анджелеса, известный прежде всего картонными шалашами бездомных под мостом. Через двадцать минут я сидел и наблюдал за этими бездомными. Подъехал на служебном фургоне Чен. Он огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли слежки, и быстро подошел к моей машине.
— Есть тысячи мест, где встречаться куда проще, чем здесь, — сказал я.
— И тысячи мест, где нас могут увидеть. — Он сунул мне конверт, но тут же забрал его. В огромных очках он походил на подозрительного попугая. — Вы кому-нибудь сказали, что звонили мне?
— Разумеется, нет. А что, кто-нибудь что-нибудь сказал?
— Через десять минут после нашего разговора Гарриэт вызвала меня в коридор и предупредила, чтобы я с вами не общался.
— Именно со мной? Она назвала мое имя?
— Нет, но кого еще она могла иметь в виду? Всю неделю так. Обстановка повышенной секретности.
Он снова стал озираться, и я — за ним следом.
— А в чем выражается то, что дело Репко ведут по-другому? — спросил я.
