Сэм ехала по этой темной улице – такой темной она была, наверное, и сто лет назад. Потом свернула направо у пакгауза на неосвещенную автостоянку. Выйдя из машины, сразу почувствовала характерный маслянисто-соленый запах Темзы и, быстро подхватив свой чемоданчик, тщательно заперла дверцу. Под проливным дождем поспешила через всю стоянку, настороженно поглядывая на черные тени и вздрагивая от внезапного дребезжания легких заборчиков на промозглом ветру.
Сэм поднялась по ступенькам крытой галереи, и тут же с резким металлическим щелчком автоматически включился свет. Она набрала код замка и вошла, закрыв за собой дверь. Ее шаги отдавались эхом по каменному полу вестибюля, когда она спешила при тусклом свете мимо полых стальных брусов, выкрашенных в ярко-красный цвет, и двух огромных дубовых бочек, стоящих в стенных нишах. Пакгауз и есть пакгауз. Все напоминало о том, что здесь когда-то был пагкауз – гигантский, грязный, построенный в псевдоготическом стиле Викторианской эпохи.
Она вошла в лифт, к которому пришлось пробираться в полной темноте – свет включался только тогда, когда закрывались двери. Совсем допотопный и идет еле-еле. Она прислонилась к стенке лифта, пока он медленно тащился на четвертый этаж. «Слава богу, что не выше, – подумала она, – а то ведь, пока поднимаешься, успеешь и пообедать». Лифт остановился с резким толчком, и она, как всегда, покачнулась на ногах. Сэм прошла по коридору к своей двери, отперла ее и вошла в их огромную квартиру. Ники уже мчался по коридору навстречу, его рубашонка выбилась из штанишек, разлетались светлые волосы и падали на лицо.
– Мамочка! Ай-ай-ай-ай!
Она наклонилась и крепко обняла его, а он обхватил ее ручонками, звонко чмокнул в обе щеки, а потом торжественно посмотрел на нее снизу вверх:
– А я теперь собственник!
– Ты собственник, тигренок?
– Да, собственник! У меня есть эта… как ее… акация!
– Акация? – переспросила она в недоумении.
– Ну! Я сегодня три фунта сделал!
– Три фунта?! Очень хорошо. А как же ты сделал три фунта?
– Так вот из моей акации. Папа мне показал, как сделать.
– А что же это за акация у тебя?
Он взял ее за руку:
– Пошли, я тебе покажу. – В его распахнутых голубых глазах светилось торжество. – Прямо сейчас пойдем скорее.
– Прямо сейчас?
– Ну!
– Надо говорить «да», дорогой, а не «ну».
– Ну! – дурачился он, потом вырвал свою руку и пустился бегом по коридору, оглядываясь и торопя ее: – Ну же, ну же!
Она поставила на пол свой чемоданчик, сняла плащ и последовала за ним через огромную прихожую по коридору, в его комнату.
– Папочка! Папочка! Покажи маме, сколько мы с тобой денег сделали.
Ники остановился рядом с отцом, тот опустился на колени на красный ковер, прямо перед маленьким компьютером сына. Рядом в пепельнице тлела сигарета, в одной руке он держал высокий бокал с виски, а другой шлепал по клавиатуре. Высокий, мощного телосложения мужчина, даже встав на колени, он казался в этой загроможденной всякой всячиной комнате гигантом. Повернувшись, посмотрел на нее со своей обычной улыбкой, означавшей: ну как, все по-старому, да?
– Привет, насекомые!
Какое-то мгновение Сэм внимательно смотрела на него: красивое, несколько старомодное лицо, такое лицо больше подошло бы Голливуду 40-х годов, чем Лондону 80-х, гладко зачесанные назад светлые волосы, розовая рубашка, расстегнутая у ворота, тугие подтяжки и брюки в мелкую полоску. Она стояла и рассматривала мужчину, к которому привыкла и которого сильно любила. Теперь же он казался ей едва ли не незнакомцем.
– Хорошо день прошел? – спросил он.
– Отлично. – Она наклонилась, скорее из-за Ники, а не по какой-то другой причине, небрежно скользнула щекой по его щеке, почувствовав выросшую за день щетину, и обозначила губами легкий поцелуй. – А у тебя как?
– Да не очень. На рынке слегка тревожно.
– Ну, покажи ей, папочка! – Ники обнял отца сзади и в возбуждении похлопывал его по спине.
– Мы тут сделали ему маленькую акцию. Вложили в нее несколько паев, и я буду каждый день корректировать ее по рыночному курсу.
– Замечательно, – вежливо похвалила она. – Ну и что же мы собираемся получить? Самое юное в мире дарование?
