Жду от Филиппова первый том Гумилева — осуществилась наконец моя старая идея: «долг эмиграции — издать его полное собрание сочинений».
Говорили с Д<укельским> и о положении И<рины> В<ладимировны>, и о том, как дать ей возможность закончить воспоминания и иметь дактило-переписчицу.
В «домашней» обстановке И<рине> В<ладимировне> писать очень трудно, ее нужно было бы изолировать: нанять в Париже комнату, где бы она могла работать.
Каждый пансионер имеет право три дня в неделю проводить вне «Дома», если у него есть возможность.
Кроме того, И<рине> В<ладимировне> нужно обратить серьезное внимание и на свои недомогания, лечиться — и лечиться в Париже, а не у наших врачей…
Д<укельский> подошел к вопросу по-американски: «Составьте смету, я, по возвращении, кое-что могу сделать».
— Смету? Разве можно составить смету на «помощь»? — Комната в Париже в месяц стоит 15–20 тысяч старых франков (150–200 новых), а дактило берет по страницам. Если на 6 месяцев, то в общем, думаю, нужно долларов 500…
С.Ю. П<регель> и другие обещали образовать нечто вроде негласного комитета — может быть, и со стороны Д<укельского> (и Лифтона?) что— либо реально тоже присоединится?
Мне очень хочется, чтобы И<рина> В<ладимировна> могла закончить и «На берегах Невы» (Петербург 1919–1921), и «О, брег Сенский» — 2 тома воспоминаний об эмигрантской литературной жизни. Для последнего могу предоставить ей много материалов, писем, фотографий и т. д. (предназначенных для второго тома «Встреч», которым мне уже 10 лет нет времени заняться). (И<рина> В<ладимировна> и Г. Иванов погубили весь свой архив, когда переезжали в Нуёгев и из Hyeres.)
А у И<рины> В<ладимировны> выходит очень, очень хорошо и живо, пожалуй, даже живее, чем кое-что в «Петербургских зимах».
Беда в том, что сил у И<рины> В<ладимировны> сейчас не хватает, все время болеет, а это тоже отражается на работоспособности. А тут еще всякие люди, разговоры, всякая жизненная и душевная чепуха… а живя в Доме, где есть свыше 145 человек, невозможно оградить себя от вторжения этой чепухи.
Очень интересно то, что Вы говорите «о свержении Парижа». Но сил для этого у них нет, ведь брань a lа Рафальский — плохого вкуса, без чувства меры, мало что дает. Критика не может быть только ругательной, она должна быть и конструктивной, и положительной, а для этого у противников «Парижа» нет знаний, вкуса и настоящих способностей.
«Вашу книгу» — «Музу Диаспоры»? — Неужели же Тарасова Вам ее не прислала? Впрочем, «Посев» очень плохо распространяет и здесь; был свидетелем, как спрашивали «Музу», а ее в «Доме книги» не оказалось, продали все, что было, а нового — не прислали от «Посева».
Рад буду встретиться с Вами в 1964 г.[373], «е. б. ж.»[374], как писал Толстой в старости.
И<рина> Н<иколаевна> и я шлем сердечный привет Вашей супруге и Вам.
Ваш Ю. Терапиано
<декабрь 1962 г.>[375]
Дорогой Владимир Федорович,
Поздравляю Вас с Новым годом и Р<ождеством> Х<ристовым> и желаю всего самого доброго Вам и Вашей семье.
У нас была забастовка почты, поэтому все вверх дном и горы писем.
Пишу на карточке, но не хочу откладывать поздравления. Очень люблю Моршена, потому что совсем не знаю его и не состою с ним в переписке. Даже Рафальский не может говорить о «петухе и кукушке»! И никакой потомственный псевдоним не скажет: «как о своих пишет!» С Хлебниковым меня попутал Ходасевич, у него неясно сказано. Рад, что Ваша книга дошла до России.
Дукельского, в сущности, я видел и слушал (он все время читал нам свои стихи) в течение часа — это все знакомство. А о «передаче» — ведь это в шутку я сказал, неужели же Д<укельский> принял это всерьез?
Желаю Вам всего доброго.
Ваш Ю. Терапиано
А в 70 № «Н<ового> ж<урнала>» у М<оршена> очень хорошее стихотворение[376].
22. VI.64
Дорогой Владимир Федорович,
С удовольствием встречусь с Вами — наконец познакомимся «реально».
Известите меня, пожалуйста, когда приедете в Париж[377], письмом, т. к. «pneu»[378] в Gagny не ходят. Лучше всего в первый раз мне приехать к Вам в отель, т. к. мы не знаем друг друга в лицо.
Итак, до встречи.
Передайте, пожалуйста, мой привет Вашей супруге.
