— А умные что — не обижаются?
— Она не злая…
— Добрые тоже обижаются, — вздохнул Аникей, но заметно повеселел. Он хотел спросить о жене еще вчера, как только встретил Мережко, но почему-то не решился. — Ты где ее видел?
— У Дома кино встретил.
— Ну, и как там она?
Александр пожал плечами. Он встретил жену Кобер-ского, когда та выходила из Дома кино со своим первым мужем. Не стоило говорить об этом Аникею, он слишком любит ее и будет терзаться ревностью. Правда, и сам Мережко, увидев Галину и ее бывшего мужа вдвоем, неприязненно подумал, что не следовало бы им вот так демонстрировать. Что это была демонстрация — в этом он нисколько не сомневался. Галина ведь тоже — об этом знали все — любила Аникея…
— Ты что-то вроде не договариваешь? — словно прочел его мысли Коберский.
— А что я должен договаривать? Передавала привет тебе, пробуется в каком-то фильме. На тебя вроде бы не сердится…
— Ну, эти догадки у тебя уже от литературы, — печально усмехнулся Коберский, но все же еще больше повеселел.
— А может, все же не кафе? — осторожно спросил Мережко.
— Кафе, дорогой, кафе, — Коберский даже обнял Александра за плечи. — Только придумай, пожалуйста, чего это им вздумалось так — именно в кафе. Поднатужься, дорогой, ты ведь можешь!
Он добродушно и весело похлопал Мережко по спине, и оба чистосердечно рассмеялись.
Цаля постучался в номер к женщинам, толкнул дверь.
— Можно?
— Ой, нет! — взвизгнул девичий голос.
— Мне Лилю, — попросил Цаля.
Вышла Мишульская. В узком коротеньком халатике, в домашних тапочках она казалась еще более хрупкой, чем на самом деле. На голове топорщилась непричесанная челка — первоклашка, и все тут, вот если бы только не морщинки у глаз, да не складки у рта, да еще, пожалуй, челка не была бы крашеной.
— Ты что в такую рань?
— Кому рань, а некоторые уже и аванс успели потратить.
— Тебе это не грозит. — Лиля быстрым, заботливым движением вскинула руку к Цалиному пиджаку и оторвала пуговицу, висевшую на одной ниточке. — Снимай, пришью.
— Потом, — отмахнулся Цаля, пряча пуговицу в карман.
— Куда ты торопишься?
— Поехали в Фирюзу, мы ведь там еще не были. Махнем пораньше, а то вдруг после обеда съемка — и тебя хватятся. Возьмем мотор.
— У тебя даже на мотор деньги есть?
— Есть, — хлопнул себя по нагрудному карману Цаля.
— Удивляешь…
— Продал Саше Мережко один из своих сюжетов.
— У него что, своих нет?
— Навалом, но чужие лучше. Так что?
— Да я тут постирушкой занялась…
— В дождь? Сушить-то где будешь?
— В ванной. Не ждать же, пока он перестанет, может, еще неделю будет. Я быстро — ты подожди, хорошо?
И Цаля ждал. Настроение у него было отличное, он даже решил немного поработать. Зашел к себе в номер, достал из-под подушки толстую общую тетрадь, в которой был записан неоконченный сценарий («Солнце моей надежды» — как он сознался однажды Лиле Мишульской). Большинство из тех, кто начинал вместе с ним, далеко пошли. Много, конечно, среди них и середнячков, но все же они при настоящем деле, каждый на своем месте, не всем же быть великими. Но любил ли кто-нибудь из них кино так, как любил его Цаля? Почти четверть века он отдал ему, начинал вторым режиссером, а потом постепенно пошел по наклонной: был и ассистентом, и осветителем, и реквизитором, а теперь вот и просто разнорабочий, сторож. Но от кино все равно ни на шаг, это единственная его любовь, первая и последняя.
Кое-кому из друзей он уже читал из этой тетрадки. Похвалили и благословили, причем не из дружеских побуждений… Теперь самое трудное — работать. В молодости он и стишатами баловался, а единственный написанный им рассказ даже напечатали в одном солидном журнале. Но то было давно…
Днем писать некогда, вечно на побегушках, ночью в номере свет мешает товарищам спать, поэтому Цаля иногда уходил на лестницу, ведущую на чердак, а когда его заставали там, с шутливой многозначительностью говорил: «Сервантес писал своего «Дон-Кихота» на чердаке, я пишу на чердачной лестнице, но все же…»
Сейчас он тоже пошел на свою лестницу. Сидел часа полтора, но за все это время лишь дописал одному из героев монолог: «Мало осталось жить, смерть уже близка. Но какое счастье, что она все же не сегодня и даже еще не завтра!» Разволновался почему-то, выкурил подряд две сигареты…
