— За це! — осклабился Князев. — По нонешним временам редкие вещички-с!
— Голова, — сказал Фитиль от двери, — шамать у тебя не найдется? Вторые сутки без шамовки.
— Це побачим, — буркнул председатель и завернул ус. — Опанас, як с ими будемо?
— Помозговать треба, — сказал солидный Опанас и тоже пригладил усы. — Больно воны на доглядчиков похожи.
— Да что вы, господа хорошие, — опять нежно запел Князев, укоризненно улыбаясь, — как такое вам в голову могло прийти. На кой ляд нам что выглядывать, да и кому это нужно. И без того скоро все кончится, к единой анархии все придет.
— К анархии? — густо спросил председатель. — Ты, видно, за Хрена?
Князев сощурился, оглядел всех троих и засмеялся.
— Я, граждане, ни за кого. Мы тут все сами за себя, у нас идейная программа известная, не даем мы веры слуху, лишь бы сыто было брюхо!
— То червонные лазутчики! — вдруг сказал багровый маленький человек, сидевший с краю стола. — Нюхом чую.
— Брось, дядя, из лужи штанами черпать, — сказал Фитиль, усаживаясь на скамью рядом с конвоиром, — красным сейчас хана приходит, какие мы лазутчики!
— Ни, — сказал председатель, выпучиваясь на пленников, — воны от Хрена. Нашу вольну Васылянку треба ему завоевать! Так мы ж не покоримся! Ось! — и он так грянул ручищей по столу, что все лежащее на нем взлетело и со звоном и стуком посыпалось на пол. Тотчас же тощий мужичишко и второй товарищ председателя упали на колени и начали собирать вещички, изредка суя кое-что по карманам.
— Господин-товарищ, — подступая вплотную к столу, вытянул просительно шею Князев, — вы-то сами, извиняюсь, за каких стоите?
— Мы за себя стоим! — отрезал председатель. — У нас вольна республика! Мы ни с кем и ни за кого!
— Так это по-нашенски! — даже прихлопнул в ладони Князев. — Гражданин-господин, вы аккурат с нашей программой совпадаете.
— А не запереть ли их у клуню, Тарас? — спросил маленький и багровый. — Ей-бо, це лазутчики, если не хуже!
— Запрем до сходу! — решил председатель и вынул из кармана кольт. — Микита, веди их до клуни! Завтра допрос чинить будем.
Микита подхватил свою винтовку и направил ее на сидевшего Фитиля.
— Вставай, артист!
— Отдохнуть не даст, цибуля поганая! — проворчал Фитиль и встал.
Их повели в клуню.
Еще в сенях его встретила Пафнутьевна и вместо всегдашней воркотни посветила ему до самой лестницы, шепнув вслед:
— Доброго здоровья тебе, милостивец, всех нас выручил, батюшка, благодарность тебе наша.
Размышляя над этими чудесами, Гуляев поднялся наверх и увидел свет в своей комнате. Он толкнул дверь.
На стуле сидела Нина, а возле его перестеленного сундука стояли цветы.
Он поздоровался.
— Как вам сегодня работалось? — спросила Нина, с ожиданием поглядывая на него.
— Ничего, — ответил он, постоял молча, потом поднял голову. — Нина Александровна, — сказал он, — вчера я совершил служебное преступление. Во всем городе нет лишней осьмушки хлеб, а я утаил от своих товарищей ваши запасы. Я чувствую себя преступником. И ваша заботливость обо мне похожа на взятку. Очень прошу, давайте вернемся к прежним отношениям.
Она встала.
Даже в тусклом пламени свечи было заметно, как побелело ее лицо.
— Вот ка-ак! — сказала она дрогнувшим голосом. — Вот как, значит…
Она решительно прошла к сундуку и стала вытаскивать из него пакеты, ящички, банки.
— Вот, — сказала она, расставив все это по полу, — прошу вас, отдайте им, обреките нас на голодную смерть! Но только утешьте свою красную совесть!
Он смотрел на концы своих сапог.
— Мы не должны существовать, — гневно выговаривала она, задыхаясь, — только потому что принадлежим к враждебному классу? Но бог, создавая нас, не дал нам право узнать, чьими детьми мы родимся! — и вдруг почти с рыданьем крикнула: — А я-то думала, что вы человек, Владимир Дмитриевич, а вы!… — И убежала.
Через минуту тяжко пробухал по ступеням и рухнул перед ним на колени сам Полуэктов.
— Не погуби, милостивец, — взмолился пряча под пухлыми веками глаза. — Я-то умру, ладно, баб моих не погуби, в чем они-то виноваты? Подохнут голодной смертью — и все.
— Я никуда доносить не собираюсь, — сказал Гуляев. — Встаньте. Прошу об одном: уберите эти продукты из моей комнаты и никогда больше не пробуйте угощать меня ими!
