Утром следующего дня я помчалась к прокурору, окрыленная уверенностью, что решение суда как незаконное будет ею опротестовано. ,,. Я не узнала во встретившей меня мегере мою вчерашнюю заступницу. Она буквально отшатнулась от меня, злобно замахала на меня обеими руками. «Нет! Нет! Не могу! Не буду!» - повторяла в гневе. Я поняла: вчера она «ошиблась», партия уже успела ее «поправить». Она с готовностью вняла внушению «своих»: своя рубашка ближе к телу, тем более в стране-тюрьме. Я не оговорилась и не хватила через край, позже подтвержу и обосную это название.
К слушанию дела в Мосгорсуде меня «догнали» уволенные следом за мной два сотрудника редакции, журналисты еще со времен довоенных, опытные, квалифицированные. Оба - евреи. Повод для их увольнения тоже сокращение штата, но уже творческих работников.
Мы гонялись за правдой восемь месяцев, могли бы и не догнать ее, если бы не случай. Курьезный случай. Оказалось, что мой супруг и один из уволенных журналистов были давно знакомы с занимавшим тогда пост завотделом фельетонов в «Известиях» Григорием Рыклиным, сатириком, журналистом очень известным, как говорится, «с именем». Он все понял с полуслова, через несколько дней в «Известиях» за подписью Ю. Феофанова был напечатан фельетон с названием «Вечерний звон, вечерний звон, как мало дум наводит он» о работе «Московских известий», откуда нас немалое время назад выставили... Получился конфуз, чего горком партии, вдохновитель и дирижер антисемитских актов в Московском радио, предвидеть никак не мог: с одной стороны, партия, затеявшая чистку радиокомитета от евреев, в роли карающей. С другой стороны, та же партия - в роли защищающей. Правая рука не ведала, что делает левая... А так как все газеты в те времена были сплошь партийными и по форме и по духу, то образовалась неувязочка: в одном краю идеологического фронта нас очернили, а в другом, рядом, обелили.
В общее ложе логики и здравого смысла оба взаимоисключающих другу друга положения не укладывались... Партия против... партии!.. Смех и грех.
Какие разговоры и баталии происходили за нашими спинами, для нас осталось тайной. Важно другое: Верховный суд РСФСР счел для себя более подходящим прислушаться к мнению партии, исходящему из газеты «Известия». Решением Верховного суда республики наше право на труд в редакции «Московских известий» в тот раз, подчеркиваю, по воле случая, было восстановлено. Горком партии потерпел поражение. Внял разуму? Нет, затаил злобу. И пошел на новое нарушение закона. За вынужденный прогул нам, всем троим, полагалась денежная компенсация. Но наш вновь обретенный начальник храбро, из-за спины горкома, с ухмылкой показал нам всамделишную фигу и предложил, коль не согласны, обратиться за правдой в суд. Вновь суд?! Полностью беззащитные, мы вынуждены были смириться с ограблением нас среди бела дня при существовании закона, на бумаге охранявшего наши нрава.
Не сказала, как мы с Александром Владимировичам жили все восемь месяцев хождения по судам. Трудно. Все что можно— обувь, одежда — уехало в ломбард. Продали зимнее пальто Александра Владимировича, его наручные часы. После 1953 г. некоторые из прежних знакомых журналистов Александра Владимировича осмеливались давать ему небольшие задания, печатали его заметочки под псевдонимом... Крошечные деньги, конечно, но и они были ой как кстати!.. С горем пополам выкрутились.
А еще в ту трудную пору, впрочем как и всегда, гостеприимно ждал нас к себе неизменно приветливый, нарядный, щедрый на ласку друг - Измайловский лесопарк, неподалеку от которого мы жили. Многими, очень многими жаркими летними днями, возвращаясь из центра города утомленными духотой и хлопотами, направлялись мы не домой, а в лесопарк, уходили в чащу прохладной пахучей зелени, бросались на траву и... засыпали. Живительный, целебный сон... Он быстро восстанавливал силы, бодрил, а значит, вселял уверенность, поднимал настроение.
И вот тяжелое время, казалось, осталось в прошлом. А может быть, нам хотелось, чтобы это было так? Безбурно миновало чуть более года. Московское радио жило-поживало и вещало стараниями русско-еврейского штата.
