— Потому, что это кому-то выгодно. Не стоит говорить в голос о подобных вещах, запомни девочка, ты не в России! — эти слова она сказала чуть слышно, а потом так же тихо добавила — В этой стране даже у стен есть уши. — Я еле разбирала её шёпот, но от него по всему моему телу выступил холодный липкий пот. — Если хочешь доехать до Киева, то лучше давай помолчим, а то греха не оберёмся. Я видела, как закрывают неугодные рты в нашей стране, а скоро мы вообще все потонем в хаосе… — но минуту она замолчала эти мгновенья казались мне вечностью, в кромешной тьме мерцали огоньки неизвестности, к которым я стремилась, словно мотылёк и так боялась достигнуть, будто это моя последняя цель в жизни.
— Я люблю Россию и ваш народ, — неожиданно продолжила Наташа, — во мне, как и в тебе течёт русская кровь, то что происходит мне не по душе. Но я боюсь в голос сказать об этом, боюсь, понимаешь, за себя, за детей…
— О чём вы? — она лепетала словно оправдываясь, но я же не могла понять и половины. Все её слова казались для меня тогда какой-то опутанной вуалью тайны головоломкой.
— Страна трещит по швам, нужно быть полным идиотом, что бы верить этим слащавым речам с экранов телевизора. Поверь мне девочка, её разорвут на части при первой же возможности. А по тому, как вспыхивают волнения, это случится совсем скоро.
— Это не совсем хорошая шутка! — От её слов я побледнела, а руки невольно вцепились в самое дорогое, что было у меня в ту минуту — моего Колю. Но я попыталась успокоиться. — Мне кажется, в этих мелких забастовках нет ничего страшного. Просто люди устали от безденежья и нищеты.
— Ты в некотором роде права. Страшного ничего нет, если это ни кому не выгодно. Но если у более сильного есть выгода потопить немощного и слабого, что помешает ему это сделать? Во рту у бедняка кроха, с тысячи крох — каравай, а с миллиона … — И тут она замолчала, за дверью послышались посторонние шорохи… По моему телу пробежала дрожь. Холодный пот выступил на висках.
Дверь нашей кельи распахнулась, в купе заглянул незнакомый силуэт от яркого света, ворвавшегося вместе с фигурой, её черты размыла игра теней, не возможно было разобрать, была ли это женщина или мужчина. Оно обвело купе взглядом, и не произнеся ни слова с силой захлопнула дверь. От неожиданности я вздрогнула. Моя попутчица сделала многозначительный жест, из которого мне стало всё понятно. В памяти тут же всплыли недавно произнесённые в этой келье слова «В этой стране везде уши». Но Наташу этот акт бесцеремонности, ни сколько не смутил. Слова продолжали лить с её уст неудержимым потоком, только ещё более приглушённо. Казалось его уже не остановить. Возбуждение и негодование кипело в её душе.
— Один гривен с одного дурака — это грош, а с миллиона — уже капитал. — Постепенно я стала понимать её изречения, ещё недавно казавшиеся мне непонятными загадками.
— Ну, тогда эти люди правы, они отстаивают свои интересы.
— Если бы это было правдой… — её глаза наполнила необъяснимая печаль, и даже приглушённый свет не мог скрыть блеска слёз на её глазах. — Пусти в стадо баранов одного волка в овечьей шкуре и всё стадо будет жить по его законам, то же самое и с толпой, причём ей управлять намного проще, у неё свой коллективный разум и свои законы.
— Вроде, кто не с нами, тот против нас?
— Вот именно, ты начинаешь меня понимать — её глаза блеснули, а на обескровленном бледном лице промелькнула улыбка.
— Но если всё так, как вы говорите, то почему вы не уедите?
— Куда? Если бы мне было куда ехать, я бы уже неслась на всех парах подхватив детей в охапку… — тут она умолкла, голубые глаза превратились в два безжизненных кристалла. — Но, я должна похоронить мужа. Это мой долг.
— Господи, простите. — В ту минуты я и подумать не могла, что безобидная политическая болтовня может разбередить такую рану.
— Ничего, моя хорошая, я уже почти смирилась с этой мыслью. — Глаза её совсем поблекли и опустели, они казались опустошенным сосудом, из которого по капле вытекала жизнь. — Боюсь только одного, увижу его и не смогу жить дальше.
Сражённая её болью, я опустила глаза. Коля безмятежно спал на моих коленях, как я была рада, что он не слышит этого. Мой глаза кочевали по любимым чертам, а руки охраняли его сладкий сон, обнимая широкие плечи. Колени затекли, но я не решалась пошевелить ими, боясь нарушить его покой так горячо охраняемый мной. Но тишина, невольно возникшая, ещё больше терзала мою душу.
