Я вижу, как Кайл срывается вниз: правая нога повисает в воздухе, и он валится вбок, в пустоту. Шарф удерживает его, останавливает на лету, и Кайл, словно маятник, летит обратно к поверхности скалы. Мама валится с ног под весом Кайла, ее разворачивает, тянет вниз, в пропасть. Вцепившись в шарф правой рукой, пальцами левой она шарит по скале, судорожно ища, за что бы ухватиться.
Ее плечо уже висит над обрывом, когда она цепляется за невысокое деревце, растущее среди скал. Деревце совсем невысокое, с полметра, но корни у него крепкие, и я вижу, что мама удерживается на уступе, вижу, как дрожат ее ноги, пока она пытается крепче ухватиться за дерево. Она поворачивается от одетой в перчатку левой руки, держащейся за корни, к правой руке, на которой висит Кайл, и я понимаю, что происходит у нее в голове: она в один миг делает выбор – его вес против ее сил.
Кайл тоже это понимает. Мама разжимает пальцы, Кайл раскрывает рот, а я издаю безмолвный, никому не слышный вопль. Кайл падает. Всего на пару сантиметров. Узел на мамином запястье не ослабевает, а, наоборот, затягивается. Пока мама еще не успела стряхнуть с руки шарф, Кайл карабкается по нему вверх, и только что принятое мамой решение вмиг сменяется противоположным. Она снова сжимает кулак, изо всех сил вцепляется в шарф, чувствуя, как под весом Кайла буквально рвутся все ее мышцы.
В следующую секунду Кайл, подтянувшись, перелезает через край уступа и падает рядом с ней. Он часто дышит, и облачка пара оседают, замерзая, прямо у него на лице. Глаза широко распахнуты: он осознает, что едва не погиб.
Мама перекатывается на спину рядом с ним, и я вижу, как она поднимает вверх руку, сгибает и разгибает пальцы, словно не понимая, как работает этот механизм. У нее дрожит подбородок.
– Готовы? – говорит Кайл, вскакивая на ноги и старательно избегая маминого взгляда.
Она раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но не находит слов. Как просить прощения за то, что ты решил позволить человеку умереть ради спасения собственной жизни?
Шарф все еще держит их вместе, но теперь Кайл выбирает путь гораздо более тщательно и проверяет каждую новую точку опоры, так что они едва ползут.
Оз выбрал неверное направление. Он посмотрел на Миллер-мобиль и двинулся назад, в противоположную сторону от задних фар, то ли забыв, что мы не сами приехали туда, где теперь лежит фургон, то ли думая, что задние фары – все равно что компас, который всегда указывает дорогу домой. Сначала он звал маму. Когда он забрался глубоко в чащу леса и окончательно потерялся, то стал звать папу.
Пару часов Бинго верно шагал рядом с ним, но теперь я вижу, как пес, скуля, останавливается, садится, а потом обессиленно валится на плоский камень, с которого ветром сдуло весь снег. Оз смотрит на него:
– Устал, Бинго?
Бинго кладет голову между лапами и смотрит на Оза так, словно просит у него прощения.
– Ладно, – говорит Оз и садится с ним рядом. – Давай отдохнем.
Бинго почти одиннадцать лет. Психиатр рекомендовал нам завести для Оза собаку. С самого начала Бинго был моему брату верным и преданным другом. Оз достает из кармана две пачки крекеров. Одну он скармливает Бинго, другую съедает сам. Затем он кладет голову Бинго себе на колени, прячет замерзшие руки в карманы и говорит псу, что все будет в порядке.
Мо до ужаса одинока. Она так и сидит рядом с папой, дрожит от холода, каждые пару минут заставляя себя шевелить пальцами рук и ног и морщась от боли. Она постоянно оглядывается на дверцу фургона, и чем больше проходит времени, тем сильнее разрастается страх, который она испытывает: она понимает, что произошло что-то чудовищно неправильное и Оз уже не вернется.
Дядя Боб, тетя Карен и Натали сидят, тесно прижавшись друг к другу, на том же месте, которое заняли после того, как ушли мама и Кайл. У Натали на руках перчатки Оза. Натали ежится под пристальным взглядом Мо, зажимает ладони между бедрами, а потом прячет их под мышками. Дядя Боб с вызовом смотрит на Мо.
Мо отворачивается, прикусывает нижнюю губу: обычно она так делает, если у нее неприятности или если ее поймали на лжи. Вина. Горе. Страх. Она чувствует все и сразу.
