Конечно, можно было бы завести любовницу, но Росс слишком любил Викторию и даже не помышлял об этом.
Но сейчас, после долгих месяцев воздержания, его тело рвалось к этой лишенной покровов плоти, ее бесстыдному, пряному теплу. Могли простой смертный, человек из плоти и крови противиться этому зову? Черт побери! Нет, это не его вина. Эта часть его тела более не подчинялась ему.
Не подчинялся ему, как оказалось, более и рассудок. Потому что и он не в силах был совладать с мыслью об этой девушке. Ее образ не исчезал: волна волос, падавшая на гибкую спину, плавная линия позвоночника, делившая ее на две безупречно ровные половины, талия, округло переходившая в стройные бедра. Он долго тер тыльной стороной ладоней глаза, пытаясь прогнать видение, но ее облик, запах, звук ее голоса не уходили.
Самым же позорным был мучительный укол зависти — зависти к Ли, терзавшей его. Ведь его сын сумел уже познать ее вкус.
На следующее утро Лидия проснулась перед самым рассветом. Ли еще спал. Накинув единственное платье, платье Анабет, она натянула на ноги старые туфли. Собрать в узел тяжелую гриву волос оказалось нелегким делом, но она справилась и закрепила ее на затылке шпильками, которые достала из шкатулки с притираниями и мазями, принадлежавшей Виктории. Никаких других вещей она не трогала — не будь в этом необходимости, она не прикоснулась бы и к шпилькам. Большинство вещей Ма и Анабет уже упаковали, и Лидия была рада этому — она не желала, чтобы хоть что-нибудь, принадлежавшее Виктории, напоминало ей о ее собственных недостатках.
Окинув взглядом плотно облегавшее платье, она с досадой вздохнула. Да, вещи Виктории были бы ей впору, это очевидно. Но очевидность и воля мистера Коулмэна — когда это касалось его жены, — увы, не совпадали. Он так и не предложил Лидии гардероб покойной супруги. И даже Ма, которая никогда не упускала случая высказать свое мнение, не осмелилась намекнуть ему об этом. Она, похоже, сознавала, что эта идея вряд ли встретит его благосклонное отношение.
Вздохнув снова — так глубоко, как только позволяла тесная одежда, — Лидия приподняла входной полог и выглянула из фургона. Солнце, сияя сквозь верхушки деревьев, очерчивало линию горизонта. Росс, подбрасывавший в костер ветки, удивленно поднял голову.
— Доброе утро, — тихо поздоровалась Лидия.
Его очевидное удивление при виде ее, представшей вдруг перед ним в дневном свете, невольно ее покоробило. Он что же, собирался вечно прятать ее в фургоне? Она уже забыла, что несколько часов назад боялась и подумать о том, чтобы покинуть надежное укрытие. Стараясь не встречаться с ним взглядом, она сошла на землю.
— Доброе.
— Я приготовлю кофе.
Отчужденность в ее тоне, казалось, на него не подействовала. Она же каждым движением старалась показать, что все в это утро было как всегда, что в нем нет ничего особенного. Росс медленно обвел взглядом лагерь. Всюду у фургонов супружеские пары, поглощенные обычными утренними делами, негромко переговаривались, шутили друг с другом перед началом долгого дневного пути.
Она всыпала последнюю ложку кофе в эмалированный чайник: взгляды их встретились. Да, внешне все было как у всех. Но черт побери, они же не супруги! В эту минуту он чувствовал себя таким же неловким и неуклюжим, как Люк Лэнгстон, и подсознательно винил в этом ее, ее уверенность в себе.
— Побреюсь, пожалуй.
Выпрямившись, она взглянула на него. Его подбородок потемнел от ночной щетины. Скользнув взглядом по полоске темных усов, она мельком подумала, каковы, интересно, они на ощупь. Мужчины, которых она знала раньше, носили бороды лишь потому, что им лень было бриться. Если же растительность им надоедала, они подчистую соскабливали ее. Усы Росса выглядели ухоженными и чистыми. Густые, но каждый в отдельности волосок — как шелковый.
— Если покажете, где мука, я испеку лепешки.
Пока он, стоя за фургоном, брился, она готовила завтрак — жареный бекон и лепешки. Из жира, который вытопился из бекона, получилась густая подливка. А кофе, сваренный ею, на вкус был Бог знает во сколько раз лучше, чем тот, что он варил себе сам, и даже лучше, чем варила Виктория, хотя ему и не хотелось признаваться себе в этом. У той кофе никогда не получался нужной крепости, а как ее добиться, она не знала. Она ведь больше любила чай.
