Еще с неделю или около того после происшествия он подбирал со скамеек в парках и с автобусных сидений растрепанные газеты и просматривал те полосы, на которых люди кусают собак, а разлученные в раннем детстве сироты оказываются заблокированными в застрявшем лифте. Какому-то человеку из Клиши предъявлено обвинение в том, что он держал свиней в квартире пятиэтажного дома; сын почтальона обнаружил «несколько комнат, забитых» неотправленными письмами, в доме своего покойного отца, а труппа лилипутов из восточногерманского цирка, отправившегося в турне по европейским городам-побратимам, сбежала в полном составе в Брауншвейге, прямо посреди представления. И — ни единого пьяного бизнесмена, который умер бы во сне в метро в прошлую пятницу, ни единого трупа, который прокатился бы из конца в конец через весь Париж, при том что попутчики всю дорогу либо игнорировали его, либо попросту не замечали. Интересно, что было со всеми этими пассажирами после того, как поезд отошел от Аустерлицкого вокзала, думал Сол. Ему казалось, что они исчезли, уехали по железнодорожной ветке, по которой поезда ходят только в один конец — в страну, где ничего и никогда не происходит. Куда ведут эти рельсы? Зашипели отпущенные тормоза, застучали сочленения между вагонами — по всей длине поезда. Когда вагон поравнялся с ним, он поднял голову.
Волосы упали ей на лицо. Теперь эта девушка воспринималась как-то отдельно от всех прочих пассажиров, которые всячески старались держаться подальше от лежащего на полу трупа. Мертвый разделил живых, мертвые часто так делают, пришло ему в голову позже. Среди них были те, кто не захотел обращать внимание на умирающего человека, те, кто искренне принимал умирающего за пьяного, и те, что перешагнули через труп. Один попытался прийти на помощь, но уступил давлению большинства. Через пару секунд кто-нибудь из них призовет к порядку и спокойствию. Возможно, объявится доктор, который едет на Пляс д'Итали на свидание с любовницей. Вняв его призыву, все прочие погрузятся в молчание и отпустят себе грехи, покуда он, стоя на коленях, будет упорно и тщетно пытаться нащупать пульс.
Но все это будет еще через пару секунд. Ибо пока они пытались разыгрывать жертв, и представление у них, с точки зрения Сола, выходило довольно убогое. С какой бы радостью они сейчас выбежали из вагона, хлынули из вдруг раскрывшихся дверей спотыкливой повадкой впавших в панику животных — или пациентов психиатрической клиники.
Но был ли среди них хоть кто-то, кто оказался бы в состоянии выкрикивать зычным голосом слова приказов или лупить полицейской дубинкой по стенам вагона? Из всех участников этой драмы только он один стоял сейчас снаружи, на платформе. Пожилая чета, благочестиво ушедшая с головой в молитву, буржуазка, молодой рабочий, еще не до конца стряхнувший с себя остатки счастливой грезы, в которой он жестом защитника и спасителя прижимал эту девушку к своей груди — или клал руку на ее грудь. А вот и она сама.
Он перешел через реку по мосту Мирабо, к своему дому. Наружная дверь сперва не пожелала открываться, а потом вдруг распахнулась настежь, когда он налег на нее всем своим весом. Допотопный лифт ждал его. Здешние жильцы неизменно норовили закрыть обе двери и, нажав на красную бакелитовую кнопку, отправить лифт на нижний этаж. С грохотом закрылась медная решетка. Где-то высоко у него над головой дернулся кабель, и кабина передернулась ответной дрожью. Он поплыл вверх сквозь тихое здание.
Если быть до конца честным, то он солгал. Хотя бы перед самим собой.
Войдя в квартиру, он принялся ходить из комнаты в комнату, повсюду включая свет. Из кухни он прихватил стакан и бутылку американского виски, потом пересек маленькую столовую и расположился у придвинутого к самому окну стола. Днем окно выходило на реку, на здание Радио Франс и на беспорядочно сбившиеся в кучу крыши района Мюэтт. Сейчас стекло отражало и заключало в раму изображение комнаты с невысоким потолком. Радом с дверью переполненные книжные полки, частично закрытые кушеткой и двумя деревянными стульями с прямой высокой спинкой, а перед ними — маленький кофейный столик. На переднем плане доминирует лицо мужчины: ему под пятьдесят, а может быть и слегка за пятьдесят, волосы у него черные или темно-русые и редеют. Он закрыл глаза, и экран сразу стал черным. Он открыл глаза.
