По мере того как разрастался комментарий, его автора, похоже, все сильнее занимали географические детали, особенности расположения зданий и их ориентации по сторонам света, а также сопоставительные высоты различных растений и тому подобные ботанические подробности. Вопросы того, где те или иные вещи могли иметь место, старательно противопоставлялись тому, где он, Соломон Мемель, их поместил. На берегах заросшего тростником озера, в котором Аталанта купала Мелеагра и с берегов которого Фиелла совершила затем свой невероятный побег, «во тьме растаяла и выдохнула „я“, свое смешав с моим» (одно из тех мест, крайне редких в поэме, где употребляется первое лицо), Якоб отметил подозрительное отсутствие какой бы то ни было другой растительности. Где терпентинное дерево и олеандр, где лесная осока и черный василек? Кратер под названием Котел был явной аберрацией как с геологической, так и с картографической точки зрения.
Но ты же сам меня туда завел, прошептал Сол. Он представил себе, как Якоб сидит и, подобно ему самому, здесь и сейчас, перелистывает страницы поэмы. Начало, конец, снова начало. В Тель-Авиве! Как его туда занесло?
Сол поднял голову от напечатанной убористым шрифтом страницы. Из тьмы за окном выплыла тень Райхмана.
Был такой момент в Ботаническом саду, когда голос у Вальтера Райхмана как будто дал трещину. Сол представил себе, что в тот момент критик вполне мог быть едва ли не на храни слез. А теперь я должен задать вам несколько вопросов. В тот момент он все понял про этого человека. Конечно, он даст ответы на вопросы господина критика. Очень важно отвечать на вопросы, вспомнил он, и по возможности чем быстрее, тем лучше. Он так и сделает. Так и сделал. Впрочем, воспоминания Райхмана о войне были достаточно обременительны и сами по себе, без дополнительных сложностей со стороны бывших жертв.
Сол опустил глаза на раскрытую страницу. Якоб, судя по всему, пытался подкрепить свои замечания о какой-то несогласованности в конце поэмы ссылками на источники. И в этом была какая-то замысловатая шутка. Излишне замысловатая, подумал Сол: юмор никогда не был сильным местом Якоба. Сноска деловито спускалась до самого низа страницы, цитируя такой-то источник, относясь к такому-то и такому-то. Было в этих отсылках что-то странное, чего Сол, может быть, даже и не заметил бы, если бы самая последняя из них эхом не откликнулась на знакомое название местности и не заставила зазвучать в его памяти знакомую ноту. Так вот в чем дело. Тексты, на которые Якоб ссылался в подтверждение своей точки зрения на спорный момент, все были утрачены. Он закрыл книгу. Однако странное появление Райхмана в «Отеле д'Орлеан» так и осталось для него загадкой.
Обещанная Модерссоном статья на поверку оказалась вырезкой из культурной колонки в «Маарив» двухнедельной давности. К ней был подшит перевод, вместе с запиской от нового издателя, который просил его позвонить по телефону, как только он прочтет «приложенный документ».
«Если вам повезло обзавестись таким редактором, как профессор Фойерштайн из Тель-Авивского университета, враги вам уже не потребуются. После того как выверена орфография и распутаны излишне сложные грамматические хитросплетения, после того как вы сбрызнули текст надлежащим количеством запятых, чем еще редактору остается занять голову и руки? Ответ, если доверять опыту профессора Фойерштайна, прост: комментариями!»
«Читатели наверняка помнят ажиотаж, который вызвала в прошлом году сенсационная поэма Соломона Мемеля „Die Keilerjagd“, и ажитацию еще того большую, вызванную воспоминаниями автора о лично пережитом опыте времен войны. Но в то время, пока мы восторгались подвигами, которые легли в основу этой поэмы, профессор Фойерштайн дал себе труд над ними задуматься. И складывается такое впечатление, что „подвиги“ эти память автора зафиксировала в виде несколько отличном от того, что имело место в действительности. Кто же знает, как оно было на самом деле? Судя по всему, профессор Фойерштайн».
Дальше следовала цитата из Якоба: «Истина всегда одновременно и очевидна, и скрыта от нас. Но сделанные нами утверждения являются либо истинными, либо ложными. Доказанными или доказуемыми — либо же наоборот, недоказанными и недоказуемыми. Эти простые критерии я приложил к известному тексту, к тексту поэтическому, поскольку поэзия есть частное проявление истины, то место, где она имеет быть сказана. По крайней мере, сама поэзия именно на подобный статус и претендует».
