Дружное «ура!» грянуло в землянке. Люди бросились друг другу в объятья, целовались, жали руки.
Когда волнение улеглось, подполковник Дедов, нахмурив брови, закончил:
— Немцы срочно перебрасывают под Сталинград резервы с других фронтов. «Убей фашистского гада на севере — он не появится на юге» — таков сейчас наш боевой девиз.
И новое «ура!» громыхнуло в ответ.
А потом начался непринужденный разговор.
Скоро ли будет открыт второй фронт? И вообще, думают ли союзники его открывать? О партизанах, о льготах семьям фронтовиков и еще множество различных вопросов было задано в тот вечер заместителю командира полка по политчасти подполковнику Дедову. Беседа затянулась до отбоя.
Только вернувшись в землянку, Комлев распечатал письмо от жены. В конверте — фотография. На коленях матери — Гена и Наташа. Сын смотрит из-под нахмуренных бровей, дочка ручонкой ухватилась за пуговицу на кофточке матери, чему-то улыбается.
Большая часть письма посвящена проделкам ребятишек: Гена залез под кровать и поколотил все яйца в корзине, Наташа начинает ходить и впервые сказала «мама». Только вскользь >: — о нелегкой жизни солдатки.
«Каждый день хожу со своим классом на ферму. Вначале, с непривычки, руки и поясница болели, а теперь начинаю привыкать. Главное, ты бы посмотрел, с каким желанием работают ребятишки. Они ведь у меня большие, все-все понимают. Поработают, поработают, а в перерыв играют в войну. Никто не хочет быть фашистом. Сегодня всем учителям за работу в колхозе выдали по килограмму проса. Целое богатство привалило! А Клава Голубева молодец! Взбудоражила весь район. Во все части, где наши земляки служат, отправили посылки».
И в конце письма неизменное: «Ждем быстрее домой, все очень соскучились».
«Ждут, быстрее ждут домой, соскучились, дорогие», — тяжело вздохнув, Комлев опустился на койку. Вспомнился июль 1941 года, Казанский вокзал в Москве. В теплушке стояла Вера с сынишкой на руках. В черных, как смородина, глазах, не было слез, но не было и того радостного блеска, каким они всегда светились для него. Глаза выражали тоску, отчаянье и надежду. Тем, у кого горе выходит слезами — легче. Но Вера ни в радости, ни в горе не плакала. Комлев смотрел на нее внимательно, казалось, хотел запомнить навсегда выпуклый лоб, тонкие брови вразлет, чуть вздернутый нос с синей жилкой на переносице, припухшие губы, всю ее небольшую девичью фигуру, ничуть не изменившуюся после рождения сына.
Очнувшись от воспоминаний, Комлев завернул фотографию в листок бумаги и, положив в карман гимнастерки, раскрыл книгу.
— Ты что, политичный, не спишь? — спросил начавший укладываться Ветров. — Завтра серьезная работа.
— Работа каждый день. Скоро лекция, а я еще не брался за подготовку. Спи, я тебе не помешаю, — ответил Комлев.
